Его план начинал потихоньку приходить в действие.

Не то, чтобы Годжо куда-то торопился, он был еще сравнительно молод и совершенно точно хорош собой, а уже прочно сидел на титуле сильнейшего мага, и даже ему самому это уже не казалось больше одной большой шикарной ложью, так что какое-то время у него было даже в запасе. Тренировки принесли свои плоды, так что настала пора переходить к следующей фазе плана.

Если бы вы спросили любого, кто знает Годжо, что они думают по поводу того, что он хочет стать сенсеем для будущего поколения магов, они бы наверняка сказали, что это отвратительная идея. Просто худшая. Потому что юные маги, попадающие в магический колледж, конечно, уже не дети малые, многие из них уже даже получили первоначальную подготовку от своих кланов, но даже так, мало кто хотел бы доверить их в руки самого безбашенного человека из всех ныне живущих. Подростки раздражают, но не настолько. Со стороны Сатору это была необходимая жертва, поэтому он был намерен добиться желаемого тем или иным путем. Директор Яги, конечно, был на его стороне, но никто не собирался позволять ему проявить фаворитизм, как считали старейшины. Почему-то, по их мнению, бывший учитель обязательно будет предвзят к своему ученику. Если вы спросите Годжо, то это больше свидетельствует о том, что никто кроме директора не знает его и его способности лучше, но, что он понимает в фаворитизме, правда? Уж точно не больше старейшин.

Годжо крутит в руках леденец и задумчиво поправляет очки, которые на задании он сменит на повязку, у которой меньше шансов свалиться с его лица. С другой стороны, будь он старым хрычом, который уже задом врос в своей место в совете, то наверняка бы тоже попытался убрать себя подальше от молодого поколения. Старики высокомерны, трусливы, тщеславны... Но не глупы, как ни странно. Все глупые поступки, которые они совершают, они совершают исходя из своих предыдущих качеств, но если смотреть на ситуацию с позиции власти и нежелания ее потерять ни на секунду не задумываясь о том как на самом деле будет лучше... Да, тогда Сатору воспринимается как угроза. Заноза в заднице, но увы необходимая, если они хотят выжить в этом жестоком мире.

Но ничего, пока он сыграет по их правилам, тем более, что придуманный ими план вовсе не был каким-то кармическим наказанием, как им всем там казалось. Утахиме могла сколько угодно делать вид, что его ненавидит, но по природе своей была существом хоть и слабым, пока, все еще слабым, но с обостренным чувством справедливости, поэтому как бы она к нему не относилась, в итоге, все все равно будет так, как он решил. Если же после всей этой эпопеи Иори станет чуточку сильнее, то это и вовсе вин-вин. После того как она переехала в это свое Киото учить местных сопляков следить за ее прогрессом стало совсем сложно, а заинтересованных в ее прогрессе там нет совсем.

Скорее наоборот.

– Герои не опаздывают, а приходят тогда, когда действительно нужны!

Ему кажется, что его улыбка на миллион долларов, но естественно девушка совершенно другого мнения, поэтому игнорирует его потуги растопить ее ледяное сердце. Ну чтож. Видимо не сегодня. Что, наверное, и к лучшему, потому что не то чтобы он на самом деле пытался ее очаровать, просто, когда она раздражалась это всегда было весело. Куда веселее, чем всегда каменное выражение лица Нанами, который не выходил из себя, что бы Годжо не делал. Ску-ко-та.

Задания, на которые им приходится ходить, наверняка неприятный сюрприз для Утахиме. Они явно выше того, что она должна была бы потянуть, и в нормальных условиях они никогда не распределяются подобным образом. Но правда в том, что они не могут себе позволить отправлять Годжо на задания, которые может потянуть без напряга кто-то еще, а так как задача Утахиме сейчас состоит в том, чтобы наблюдать за ним и в идеале сказать, что он совершенно не подходит для того, чтобы доверить ему дутей, то ей придется таскаться вместе с ним. Еще одна правда состоит в том, что Иори своей непокорностью давно мозолит глаза собравшимся за круглым столом традиционалистов, поэтому отправляя ее на задания, с которыми Годжо точно справится, но которые призваны показать ей «ужасы этого мира» и убить амбиции... Для них это убить за раз двух зайцев, правда. И он может сколько угодно смеясь называть ее слабачкой, но этой правды не скажет. Зачем? Он знает, что этот план провалится.

Утахиме пока слабая, но азартная. Нужно что-то большее, чтобы сбить ее с пути.

Так что за завесу Годжо заходит в приподнятом расположении духа по пути выкидывая палочку от леденца. В его планы не входит особо напрягаться, потому что в отличие от старейшин, он заинтересован в росте своего окружения, так что намерен предоставить своей напарнице максимальную свободу действий. Конечно, в нужный момент он обязательно подключится, но не раньше, чем увидит, что она действительно в этом нуждается.

Однако, уже с первых секунд было понятно, что что-то в этом идеальном плане пойдет не так. Ему даже не нужны шесть глаз, чтобы определить, что войди сюда любой другой маг, то он бы чертовски вляпался.

Уворачиваясь от своей порции шипов, он краем глаза наблюдает за Утахиме, которая пока, вроде справлялась и сама, стала быстрой, подмечает он, а также замечает, как отголоски проклятия расползаются по ее рукаву, однако, промахнувшись и врезавшись в другие места они такого эффекта не воспроизводили. Для чистоты эксперимента он позволяет нескольким шипам врезаться в преграду бесконечности, и да, как и предполагалось, они отражались без особого труда.

Само проклятие, хоть и сильное, более чем сильное, производило странное впечатление. Конечно, понятно, что детские негативные эмоции от того, что им не купили понравившуюся игрушку и расстройства их матерей могут быть довольно впечатляющие, но чтобы собраться в такую махину?

Думать приходилось на ходу, отступая следом за Иори на более открытое пространство, что хорошее решение с ее стороны, там ей действительно  будет проще уворачиваться, потому что в текущем узком пространстве это делать настолько сложно, что он даже несколько раз встает на пути шипов специально, чтобы они не достигли ее спины.

И все же, очень странно, что такое проклятие смогло собраться в таком месте, очень странно...

Выскочив на площадь, Сатору отскакивает от напарницы немного в сторону, временно доверяя ей самой уворачиваться от усилившихся атак шипов и приподнимает повязку. Ранее приглушенная сила шести глаз начинает работать на полную катушку пока он всматривается, кажется, в самую суть проклятия. Докопавшись до причины, его глаза распахиваются в удивлении. Хочется смеяться, потому что пока ему лично не удавалось поучаствовать в сборе пальцев Короля проклятий.

– Утахиме! – кричит он уворачиваясь от подобравшейся к нему слишком близко и пытающейся атаковать руки. – Это особый и у нас будут боевые трофеи!

// выкуплено

— genshin impact —

прототип: оригинал;
dainsleif [дейнслейф]
в прошлом капитан (может, мой наставник), чистокровный каэнриец, хранитель ветви Каэнри'ах, ныне грешник и смотритель судьбы

- Такседо Маск;
- Знает, что такое деменция;
- Расскажет о всех минусах бессмертия;
- Как и всякий уважающий себя травмированный каэнриец - склонен к алкоголизму;
- Что такое говорить правду?
- Проблемы с доверием;
- Со считыванием ситуации тоже проблемы;
- Склонен к гиперфиксациям, что, впрочем, в его случае заместо психотерапии;
- Мало знаком с личными границами, если только не очень надо;
- С большой вероятностью ему не интересно то, о чём вы говорите.

---

дополнительно:
Активно и вкусно поиграть с Дейслейфом (люблю английскую озвучку, но с лёгкостью подстроюсь) - это моя очень давняя и сильная хотелка, очень-очень сильная. В наличии множество обдуманных и продуманных вариантов совместной истории, как и касательно Каэнри'ах в целом я слишом долго задротил над лором; обилие сюжетов, поворотов, оттенков. Между этими двумя очень интересная химия-динамика даже в рамках странного канона, а за его пределами - деликатес. Помогу с матчастью, люблю обсуждать взаимодействие и детали, чтобы после облизывать их в постах. Не стремлюсь играть одну сюжетную ветку, потому что тут дивная возможность вести историю по-разному. Не вагон, а целый поезд стекла, психологизма, эстетики, странного баланса между правдой и ложью, между судьбой и подозрительностью, между дистанцией и тактильностью проклятых - обмазаться и кайфовать, dainkae - это что-то очень красивое и с огромным игровым потенциалом, да и эстетическим тоже. Закидаю артами (у меня целый архив), видео, музыкой, ну и вообще - за активную игру буду облизывать всегда и везде; или бить в лицо, тут уже зависит от пожеланий. Персонаж также ценен для сюжета (вполне возможно, вас закидают в том числе готовыми идеями и иные игроки, потому что в наличии идейные ребята), потому игры вдвойне больше.
Мне бы хотелось видеть активного игрока, который пишет по посту в неделю, иногда чаще-реже, от 3 лица, размер, птица, капс - без разницы.

пример игры

Можно заткнуться, что было бы правильно сделать, и тему не продолжать. Но ведь такого с ним прежде не случалось. Ни с кем и никогда. Не то чтобы Кайя в принципе встречал кого-то, не преображенного одним из проклятий. Был, конечно, ещё "Отец", но... то другое. Дейнслейф же подвержен проклятью. Сам говорил по памяти, да и Кайя чувствовал в нём частицы Бездны, являясь носителем. Эрозия очевидно имела власть над бывшем учителем, как и немного особые планы. Альберих не в курсе, почему именно (по крайней мере, так ему казалось), но факт оставался фактом. Без понятия о манипуляциях, которыми подвергся в какой-то момент подвергся Дейн, обретя эту силу в руке. Но она не от Бездны. Она... Кайя понимал в общий чертах, ведь не слепой и имел дело с артериями прежде. Но и здесь что-то уникальное и прежде невиданное. Причины и последствия Альбериху непонятны, но вот как оно выразилось на практике, на личном опыте. С чем столкнулся он. Об этом не поговорить с чем-то ещё, даже не потому, что вне их двоих никого не осталось: никто, кроме них, в этом не участвовал, потому более оно никого не касалось. Но вот оно запомнилось, и раз представился шанс, и заместо всего, что планировал Кэайя, вылезло само и... Ну, так получилось.

- Я многое не помню из того, что было. Вне Катаклизма, - потому что те события не забыть. Даже если выжечь их из памяти, избавившись от неё вовсе, непременно останутся фантомные кошмары и боль, которые не дадут забыть, щедро избавив от тревожного чувства чего-то ужасного. Кайя уверен. К тому же, тогда Альберих был ребёнком, и после Каэнри'ах его ждали долгие годы сначала в Бездне, а после в Тейвате, отличного от обоих мест. Воздух, небо, солнце, природа, уклад жизни, вера, власть - отличалось всё.

- Не потому, что оно исчезло, а... слишком много времени прошло, и всё то, что было после - другое, отличное. То, что я знал и видел прежде, не нужно было здесь, словно из другой жизни. Если только не касалось магии, - взгляд уставился на статую позади Дейнслейфа, однако на деле Альберих смотрел сквозь неё. Говорил негромко, спокойно, плавуче. Может, не очень последовательно, но за это глупо винить, с учётом темы и всего того, чего Кайя не знал или не очень понимал. Да и... он не привык к откровениям. Они сами по себе сбивали и делали почву под ногами неустойчивой. А иначе сейчас никак. Просто никак.

- Но тогда, в прошлый раз... Я будто вспомнил всё. Не что-то конкретное, а всё, что... мог бы знать, что было вне меня, но на Родине. На какие-то секунды. Не осязаемо и простым бесформенным знанием, - Альберих не очень знал, чего ожидал от Дейна и чем тот в принципе мог быть полезен. Но бывший учитель имел право быть в курсе. За свои бесконечные странствия он непременно успел узнать многое, чтобы сделать из этого какие-то выводы и, может, поделиться с Альберихом. Не облегчить, хах, условные страдания, но успокоить испытанное пояснениями, чтобы можно было забросить подальше на подкорку. - Будто жилы в твоей руке - это что-то... не что-то моё, не единое, не продолжение, но... Книга, из которой льются ответы. Будто я запустил руку внутрь страницы, оказавшейся вне твёрдости или пространства, - он почти виновато повёл плечами, переведя взгляд на чужую руку в перчатке, прежде чем уставиться на свою. Непроизвольно приподнял ладонь, пошевелив пальцами, вспоминая.

- У меня вообще-то руки холодные. С того самого момента, как я получил эту чёртову стекляшку, - глаз бога, разумеется. Очень иронично, при условии... всего комплекса. Дейнслейф непременно также успел оценить иронию. - Если только не перенимаю тепло чужих тел, особенно носителей пиро. Но в тот момент мне показалось, что я ощутил тепло, словно подогретое разливающееся молоко. Своё собственное. Онемение, но приятное. Проникающее и такое... знакомое, будто оно должно быть, хотя я ничего подобного не испытывал никогда. Такое бы точно запомнил, - и снова задержался на чужой руке, прежде чем поднять взгляд. Немного плавающий из-за количества выпитого, но достаточно прямой, чтобы уловить осознанность как самого Кайи, так и его собеседника. 

- Это ведь крупная артерия Ирминсуля, да? Удивительно, если честно, что ты каким-то образом, ну... Смог. Я использовал сучки, как это делают маги Бездны, но они дают совершенно другое. Проводят магию между словами и силой, но это... - он чуть улыбнулся, не очень зная, как закончить мысль и почти пожалев, что вообще сказал всё это. Но, хах, для того алкоголь и расслаблял, да? Иначе бы Альберих едва ли
озвучил подобное, едва ли спросил, просто... оставив, как есть. Но он не хотел, чтобы  как есть. Потому что то, как было, Дейнслейф уже порушил своим появлением, и наступившее "как есть" - последнее, что устраивало (бывшего) каэнрийца. Оно выбивало и вызывало в разы больше негатива, обостряя беспокойство и самые дурные, вредные из желаний. Сущности внутри на радость.

- Ты ведь поэтому ещё на своих двоих, а не кривоножкой ходишь, да? - улыбаясь широко и непринуждённо, хотя вообще-то вопрос серьёзный и о куда большем, чем могло показаться. Ты тоже умираешь, Дейнслейф. Сколько времени у тебя осталось, Дейнслейф? Что это такое, Дейнслейф? Куда ты всё-таки идёшь?

— shingeki no kyojin —
 
прототип: original + your choice;
armin arlert [армин арлерт]
мальчик, что болен морем

;; армин смотрит на мир широко открытыми с лазуритовым отблеском на глубине радужки. с солнечной улыбкой и стылыми слезами. армин смотрит-смотрит-смотрит, жадно впитывая всё, что его окружало, лишь только бы не забыть; как будто стремился сохранить в голове ту яркость красок и красоту, которая доступна лишь самому юному взору.

;; армин смотрит на мир широко открытыми, с застревающим под рёбрами болезненным комом вдохом. он – не такой, чудак, аутсайдер. он смеет думать о внешнем мире больше, чем о комфортной жизни в пределах высоких стен. ведь зачем идти за горизонт, если можно остановиться в одной плоскости и просто жить? если так подумать, просто жить ему никогда не хотелось.

                                   удары перемешивались с криками, слезами и проклятиями.
                                   армин слаб-слаб-слаб ( такой чертовски слабый, хилый и нелепый )

                                                                      потому что армин арлерт – мальчик, что болен морем.

;; с самых первых страниц и выцветших от времени изображений в книге, принесённой дедушкой: армин рассматривал до мельчайшей чёрточки каждый рисунок, ночами после рисовал изученные пейзажи так реалистично, как мог в силу детского воображения. потому что армин – мечтатель, он верит. такие, говорят, долго не живут, потому что этот мир, в котором они вынуждены были родиться, изрыгает из своего чрева лишь вязкую грязь, жалко волочащую своё существование; мечтатели вязнут по колено и тонут, как в самом топком болоте, задыхаясь, когда холодом сковывает грудину и вся мировая чернь заливается в немощно открытую глотку. говорят, что мечтатели в их жизни – попросту не-жильцы, но почему тогда тот глупый орган, разгоняющий по организму кровь, жизненно важный и необходимый, всё ещё продолжает биться?

наверное всё дело в тех, двух других, что ссадины и тумаки нередко за него получали, но почему-то продолжали ему улыбаться так, словно всё это – пустяки, совсем ничего серьёзного.

;; микаса была похожа на фарфоровую статуэтку, которую армину удалось однажды увидеть в гостях у кого-то из друзей дедушки: тёмные волосы красиво обрамляли правильные черты лица, взгляд серых глаз по-задумчивому отрешённый, и весь её вид внушал ощущение, что даже если просто прикоснуться к ней самыми кончиками пальцев – рассыплется в фарфоровую крошку. но это лишь обманка. обманка-обманка-обманка. под бледной кожей девчонки, эмоционально отрешённой от мира, прутья из стали в крепкую конструкцию сплетены – не разрушить; у микасы сила пугающая, не по возрасту совсем, и тяжёлый кулак, что без раздумий отправит обидчика в нокаут. у неё голос – полон ровного спокойствия, и шарф красный повязан на шее, не снимаемый. потому что слишком дорого, потому что в нём так много личного, что даже не спрашивая армин это видит, всегда видел. потому что она всегда была там, где был эрен. у эрена была по-мальчишески широкая улыбка, но слишком по-взрослому серьёзный взгляд. в зелени глаз, почти на самой поверхности, прорастало стремление к переменам, к изменениям в привычном жизненном укладе, где люди равнялись скотине, смиренно живущей в пределах своего загона. кажется, так он скажет армину позже.

           но пока они листают книгу на набережной, мечтая о реках огня, ледяных землях, полях белого песка и, разумеется, о море.

;;  шиганшина потеряна. горящие обломки, изуродованные тела, люди, что в своей панике не видят спасения ничему, кроме как своим шкурам. армин стоит посреди всего этого. армин смотрит: смотрит, как друзья стремительно скрываются из поля зрения, смотрит, как колоссальный титан, что намного превосходит высоту стены мария, наблюдает за ними. это страшно. на самом деле страшно. осознать, насколько ты ничтожно маленький в масштабах этой выжженной войной вселенной. как незначительна твоя жизнь конкретно в данную секунду. хочется смеяться, но ни один мускул не приходит в движение, стоит мозгу отдать команду; хочется сорваться с места, но всё, что армин может – смотреть. на себя со стороны. на свою трусливую нерешительность, вскормленную в стенах замка детских надежд.
это ведь так просто.
нужно сделать усилие, всего один шаг, чтобы разорвать стягивающие грудную клетку оковы страха. потому что там, с другими, творится ад, но живые уже не помогут мёртвым. живые должны помогать живым.

и он срывается на бег, что лёгкие выжигает огнём. потому что живые должны помогать живым. возможно, во всём этом месиве дедушка остался жив. возможно, он не закончит так же глупо, как и родители, что тщетно надеялись покинуть пределы стен. но сначала нужно позвать ханнеса: армин не сможет помочь друзьям, но ханнесу это точно под силу.

;; за стеной роза было голодно. холодно. отчуждённо. местным жителям не нравилось, что беженцы из шиганшины расположились в их стенах, но оно и понятно: вряд ли кто-то здравом уме захочет делиться хлебом с кучкой потерявших дом попрошаек, когда самим едва ли хватает на жизнь. армин не винил их, нет. армин с благодарностью довольствовался малым, не придавая этому большого значения. потому что рядом были эрен, микаса и дедушка – вот кто по-настоящему важнее какой-то постной похлёбки, выдаваемой два раза в день. а в восемьсот сорок шестом правительство приняло неожиданное решение: стену мария необходимо восстановить.
армин плакал. много. горько. буквально захлёбывался своей истерикой, умолял дедушку не записываться в добровольцы. но седой стаи лишь улыбался потрескавшимися губами и гладил мальчишку по спутанным волосам. "всё будет хорошо, – говорил он. – всё обязательно будет хорошо, мой мальчик".

                                              титанам потребовалось меньше четырёх месяцев, чтобы выкосить девяноста процентов участников операции.
                                              кроме двух закадычных друзей у армина арлерта больше никого не осталось.

Аккерман М. зачислена на 1й курс кадетского училища, 847г.
Арлерт А. зачислен на 1й курс кадетского училища, 847г.
Йегер Э. зачислен на 1й курс кадетского училища, 847г.

;; армин смотрит на мир спокойными, лишёнными лазуритового отблеском на глубине радужки. с сухой, дежурной улыбкой и стужей в межреберье. армин смотрит-смотрит-смотрит, хоть и давно изучил в разрезе всё, что его окружало, лишь только бы не забыть: это его привычная реальность. грязная, с привкусом металла и пороха на обветренных губах, покрытых жесткой коркой.

                                   его море стало багровым.
                                                 его волны кричат в предсмертной агонии.

;; они теряют людей снова. и снова. и снова. они теряют человечность ( бертольд уже несколько лет не преследует его в ночных кошмарах ) по крупицам ежесекундно.

                                    – все ждут только тебя.
                                    – буду через пару минут.

                                                 
армин арлерт больше не болен морем – тёмные, грязные воды давно сомкнулись над его головой.

---

дополнительно:
буду краток, т.к. всё стандартно: не пропадать, уметь в развитие персонажа, быть классным манипулятором и иногда подрабатывать голосом совести. армина мы очень крайне ждём, т.к. ему уготована не последняя роль в наших сюжетных намётках, о которых можно узнать, если прийти и остаться с нами 

пример игры

когда это случается впервые, мама говорит: «не бойся».

когда это случается впервые, мама говорит: «дай этому прорости внутри, прими и обогрей, словно потерявшегося щенка».

егор и сам ощущал себя потерявшимся щенком, и чувство это захлёстывало с головой непомерной силой, силой пугающей до сдавленных всхлипов и тёплых объятий, укрывающих, защищающих.

когда это случается впервые, отец рвёт и мечет, обвиняя во всём маму, а брат уводит егорку в комнату. «нечего тебе слушать всё это», – бурчит тогда ярослав, едва ли не волоком мальчишку таща за собой. потому что егор был зол, потому что хотел сказать отцу, чтобы голос повышать не смел на ту, кого мальчик всем сердцем любил, но у него буквально отнимают эту возможность! поэтому на ярика он тоже зол, настолько, что не разговаривает с ним, кажется, последующие дня три точно. но держать долго обиду на старшего брата он не мог, как бы сильного того ни хотел – слишком любит, слишком дорожит, чтобы продолжать расхаживать рядом нахохлившимся воробушком и игнорировать, когда к нему обращаются.

а потом это начинает случаться чаще. потом слова клары становятся всё туманнее, а взгляд ярика – обеспокоенней; гриша ничего не говорит, но и в его глазах егор видит что-то такое… ещё не совсем понятное восьмилетнему мальцу, но особо он об этом не заморачивается. называйте, как хотите, но не то чтобы старший лесников пользовался большим авторитетом у собственных детей. по многим причинам.

сегодня это случается снова. сегодня это обволакивает с ног до головы, проникает пьянящим мороком в сознание, зовёт голосами отдалёнными почти ласково, и егор, такой ещё слишком мелкий птенец, чьё оперение только-только формироваться начинает, даже не замечает, как из вмиг ослабевших рук выпадает зубная щётка, как отражение собственное в зеркале становится смазанным кадром на киноплёнке, как тело, будто по команде чей-то, двигаться само начинает. когда это случилось впервые, где-то на подсознательном уровне ему было страшно – тогда егорка словно со стороны наблюдал за собой, погружённым в транс, выходящим из дому и едва не отправившемуся куда-то дальше, если бы, конечно, не вовремя заприметившая пропажу сына клара. сейчас же дела обстояли иначе: время позднее, родители видели сон десятый так точно, а старший брат был слишком погружён в зубрёжку, вряд ли поймёт сразу, что случилось, пока не отвлечётся.

май в можаровске хоть и тёплый, но ночи всё ещё прохладные – тело, облачённое в одну пижаму, стынет быстро, чего младший лесников, конечно, не замечает, выходя на крыльцо и следуя к калитке; где-то из конуры пару раз шарик тявкает, возмущённый тем, что кто-то в такое время по двору смеет шастать, но быстро успокаивается, узнав в этом самом «ком-то» ребёнка хозяйского. калитка железная петлями скрипит, распахивается, а на подстылой земле, на тропке, ведущей прямо к опушке лесной, следы ног босых остаются.

это не первый раз, когда гуща лесная манит егора, когда он зову этому поддаётся, тянется и следует, будто отчаянно пытаясь там, в темноте кромешной, что-то отыскать. но это, совершенно точно, первый раз, когда он забредает далеко достаточно от дома и забрёл бы дальше, да только вот ярик уже нашёл его, рядом прямо в грязь коленями падает, за руки хватает замёрзшие и проснуться просит. брата мальчишка слышит далеко-далеко, будто тот не рядом вовсе, не осознаёт совершенно присутствия чужого и смотрит остекленевшим взглядом перед собой, но видит то, что простому человеческому глазу видеть не дано, да шепчет одними губами слова, что ему нашёптывают те, кто за гранью находятся и очень желают грань эту пересечь.

«ты слышишь меня?»

голос старшего теряется средь прочего шума.

«просыпайся, малой, ну давай.»

и не проснуться – никак совершенно. лишь движение продолжить хочется, надобно, необходимо.

— country humanization —

прототип: Engin Akurek, к примеру;
iraq [ирак]
над залежами американской нефти геологами была найдена какая-то арабская страна.

(предлагаемое имя: Абдул Аль-Муссоли | Abdul Al-Mussali)
А ты ведь и сам - не раз - был когда-то частью великих империй. Как и Иран - колыбель цивилизации или как там оно называется. Богатая культура, изменчивая история, традиции, уклад; всё это было задолго до ислама, но и его принятие не стало концом истории - лишь очередной её страницей, которая оказалась наиболее подходящим выходом для сообщества, которому как-то нужно выживать в суровых и крайне не располагающих к жизни природных условиях. О твоей культуре можно разговорить долго, можно воспевать иракских поэтов и смотреть на курдов или персов, что являются частью и твоей истории тоже. Ты прекрасен, Ирак, ты превосходен, но... если честно, всем пое*бать. У нас, знаешь, сегодня немного другое в приоритете и почёте. Именно за это ты мне и нравишься. Очень нравишься. А знаешь, что нужно делать, когда кто-то очень нравится Америке? FRight.

Я люблю тебя. Правда люблю. По-своему. Так, как даже Афганистан не любил, а он, о, поверь, занимает в моём сердце особое место. Может дело в том, что вокруг тебя сплошь и рядом — нефть, да и вообще география шикарная. А может быть дело в том, что ты чешешь мои фетиши: войну, борьбу, войну за борьбу. Превентивность, реакция, испытания. Кровь за кровь, кровь за идею, кровь за просто так. Да, я правда отстаиваю свои интересы. Да, и правда всё во имя демократии. Да, тебе правда не нужно химическое оружие (какая, собственно говоря, разница? Афганистан пережил, так и ты, смотри, тоже не откинулся, у тебя снова весело). О, нет, я в войну не для того полез, чтобы защитить Израиль, конечно; я от неё не зависим, о, нет, что ты. На деле тебе просто не очень повезло с соседями; и с географией. И вообще много с чем так себе повезло, от великой цивилизации до поколения войны. Тебя восхитительно бомбить, на тебе восхитительно проводить испытания. Ты — это часть привычек, что так и не улетучились со времён Вьетнама, спрогрессировав и развившись в ту махину, которой я стал. О, нет, мой хороший, не переживай: я честно оставил тебя в покое, у меня иные дела. Но забота осталась, ты же её чувствуешь, правда? Любовь моя, как я уже говорил, своеобразна. Ты обращайся, если что, помогу. Вон, на Израиль ты почти гнать перестал, правильно. Смотри на Сирию, про курдов не забывай. Я всегда рядом. И моя зависимость от войны. Наша.

---

дополнительно:
Если у тебя стоит с Поколения убийц и Повелителя Бури, то ты не идёшь дальше и остаёшься - будем торчать вместе. Если не стоит, то не останавливайся и ступай дальше. По посту в месяц или около того, 3 лицо - в остальном свобода, коли это ценность. Оближу, побью, закрою глаза на коррупцию, съ*усь (не) красиво, снова оближу - умоляю. Это очень вкусно. А там, поди, и остальные Члены НАТО вникнут, насколько ты крут, и присоединятся. И соседи. У вас же там, на Ближнем Востоке, очень сильно своя атмосфера. Очень. Сильно. Своя. Атмосфера. (грех не заглянуть на огонёк, кмк)

пример игры

Вьетнам, 1969
____
А у него в голове гул, а он как бы здесь, но как бы не совсем. Он, блядь, в какой-то заебанной нахуй не сдавшейся стране, на ебучем азиатском континенте. Из-за ебучей власти, ебучих французов, всего этого ебучего внешнего мира, блядь, который теперь был ему очень важен. О, черт подери, какими же охуенными были времена само-изоляции. Фреда тогда ничего не ебало, кроме краснокожих, виски, диких лошадей и ебучего фермерства. У него, знаете, вообще в прошлом всегда было много времени — вообще-то оно всё — имелось для того, чтобы потратить его на заботу о себе любимом. И каковы результаты, каков блядский рост! А потом БАЦ — и вот он уже сидел над всеми этими дальними и не очень родственниками, вкладывал в них то, что зарабатывал кровью своих коренных жителей и колонистов, получая в ответ... Да вот это всё, блядь.

А у него в голове гул, он как бы здесь, но как бы не совсем. Перед ним красно-оранжевый закат, помесь (не)любовно выпотрошенной, выплюнутой и выхарканной химии с той красотой, что дарила природа. Гармония увядания, эстетика последнего момента. Музыка трещавших деревьев, пожаров и шума воды. Стреляли сейчас мало — да вообще-то вовсе и нет, по сути, этот пятак-то их — и увозили тоже.. скажем, не так много, как ещё предстояло случиться. Его взгляд меланхолично не глядел на закат, безучастно наблюдая за тем, как.. да. в общем, тела уже неживых -счастливые  покинут это место, живые возьмутся прочищать это сраное оружие, не предназначенное для чёртовых ебучих болот да джунглей. Выпустит ещё дыма, и ещё. Словно бы тут его и без того мало.

А у него в голове гул, а он как бы здесь, но как бы не совсем. Кругом апокалипсис, где он стал им самим, а в голове Вудсток. Мирные лозунги, протесты, обвинения в манипуляциях и обмане общественного мнения; какие-то ебучие речи и — похуй на это всё — музыка. О, конечно же, у него в голове играла музыка. Та самая, что создавалась во имя мира, свободы и, конечно же, под действием препаратов; тоже во имя свободы, разумеется. У него на родине — как и здесь — светило Солнце, хоть сейчас там и была ночь. У него там клёвые барбекю, шикарные загорелые американки во Флориде, заводы военной промышленность работали на всех мощах, средний класс возился в офисах, попивая кофе, а богатые становились ещё богаче. Америка работала, страна процветала, нация развивалась. Плата жизнями, судьбами, рассудком и правдой — это мало, не так ли? В конце-то концов, желтых умирало больше. В десятки раз. У Фреды хорошая фантазия, а ещё память хорошая, а ещё он не мстительный, потому что всегда реагировал сразу, с пристрастием и верой. Как и местные тоже верили, просто в разные вещи. Блажен тот, кто верует.

А у него в голове гул, а он как бы здесь, но как бы не совсем. Телу то ли хорошо, то ли в пизду ломало. Не жгло кожу, не выжигало изнутри, не глушило воздухом; просто тысячи смертей лучшей своей призывной молодежи — это отмирание клеток. Просто агент Орандж — это химия прямиком в легкие пилотов и всё тех же десяток тысяч американцев, что увезет эту заразу вместе с собой; вместе с букетом венерических и зависимостью. Он ощущал буквально каждый всхлип, каждое желание вернуться, каждую отчаянную душу, каждую песню, каждого, впускавшего в себя дрянь. Слова боссов, ребят, граждан; там и тут. Все считали, что это Вьетнам к херам ебанулась — да, она так и ебанулась — да только не она одна. Фред тоже, ну, того самого — потёк мозгом. А если думаете винить, то просто посмотрите на погоду: даже ночью душно, тупая влажность, горящие джунгли и злоебучий воздух. И всё во имя свободы. Чьего-то. Или чего-то. Допустим, во имя поднятия экономики (тут умирают, а там обеспечивают места, о как круто), заполнения чужих кошельков или... да хуй знал, если честно. Фред просто продолжал курить, чуть насупившись; думал обо всем на свете и ни о чём одновременно. Слышал каждый голос своего гражданина и отрасли, но не вслушивался ни в один из них. Его голоса и ощущения мешались с музыкой. Вам ведь нравится рок-н-ролл, не так ли?

— Иди нахуй, — не глядя на вьетнамку устало прорычал сквозь зубы на выдохе, выпуская дым. Они не могли не пересекаться, как и не могли просто взять и убить друг друга. Хоть пулей в лоб, хоть голову к хуям на бамбук, да как угодно — специфика бытия воплощением нации, а не один счастливым человеком, что умирает от любого чиха, будь то болячка или укус гадки. А когда на твоей территории топчутся чужие сапоги — и немного шумных игрушек с классными спецэффектами — то присутствовать рядом с тем, кто вторгался (любой из частей своего раздвоенного людским бредом мозги, этой ебучей расщепленной личности) на неё. Дышать в лицо, в спину, в стену, куда угодно. Заебывать друг друга. Каждый из них — это целая нация. неоднородная, противоречивая, но действовавшая в тех направлениях, что говорило руководство; даже несмотря на то, как ощущал себя народ. Ведь даже Америка, знаете... ребята во Вьетнаме — это лишь часть нации, процент, мизерный от общего населения. Его земли, его сердце, его люди — они за океанов. Однако, там его — Вьетнама — даже больше, чем здесь, когда она дышала в лицо. Раздражала. Досаждало. Американец желал быть не здесь. Но не мог уйти. Весь мозг его нации находился здесь, и где бы он ни был — это его преследовало.

Джонс мог сделать с этой сукой что угодно. Причинить ей сколько угодно боли. Мог уничтожить её, стереть с лица земли. О, вы ведь уже слышали те разговоры об атомной бомбе, да?.. Оно не вызывало в мужчине отторжения. Однако, он не уничтожал. Потому что у него имела цель; не сравнять с землёй, а подавить, задушить красное, чтобы дать взаимен синее. В том и проблема. В том и суть: Вьетнам не могла причинить ему столько же боли и мучений сама по себе, раня точечно и, если поглядеть, в масштабах куда меньших. Всё остальное порождала его собственная нация, и вот здесь, вот в этом самом, заключался Уоробор для Штатов. То, от чего ломало кости; то, от чего юные пацаны садились на букет из дряни на любой вкус.

Он правда старался её игнорировать, но раздражение, и усталость, и парадокс в голове, и что-то больное, нездоровое — оно не позволяло делать этого долго, потому после американец скосил взгляд. Всё-таки. Голубые глаза смотрели прямо на узкоглазую; рот ничего не говорил, а вот взгляд выдал многое, тяжелое, разное, по отношению к ней и не вне её. Ещё затяжка, последняя, выпустил дым.

— ... БУМ, — выкинул окурок в сторону, щелкнув по нему пальцами, — раздался бы сейчас, разлей ты тут бензин. Всё взлетело бы на воздух, слившись в ебучее огненное месиво, — усмехнулся, а после... легуий кивок в сторону — да, именно туда — и двинулся в сторону полу-развалин (даже зданиями-то не назвать), сменив положение винтовки — плечо затекло. Раздражало буквально всё, и это — это невыносимее боли, что хотя бы обычно имела конкретный источник и конкретные причины.

— slavic folklore —

прототип: troye sivan;
ivan polyakov [иван поляков]
а избушка-то на курьих ножках оказалась с большим таким подвохом

На удивление, бывший/ая Изба - новоиспеченный житель МО, всего пять лет прошло с момента, когда он внезапно очутился на пороге своего бывшего тела и удивлённо хлопал глазами. Что именно заставило Избу воплотиться - остаётся загадкой, но Яга связывает это воплощение с сильным, неподдельным желанием, возникшим после того, как в Избу пробрался вор и похитил ценные вещи хозяйки. Магия и неведомые силы, порой, творят и не такие чудеса.
Впрочем, "новоиспеченным" жителем Изба оставался недолго, и скоро интерес к окружающему миру, за которым изредка удавалось понаблюдать, захватил впечатлительного молодого человека.
Ликбез по жизни среди простого люда, проведённый Ягой и напутствие о соблюдении законов от Русалки, (и ещё море прочих напутствий от умудрённой опытом нечисти) помогли слепить из Ванечки порядочного (и беспорядочного) парня, который отправился в свой личный бэд-трип. По старым связам бабка пристроила его в МАИ («Будешь строить самолёты!»), а дальше, махнув платочком, отпустила на все четыре стороны, но на шлейке, чтобы не сбежал слишком далеко.

---

дополнительно:
● Изба для бабки и сын, и внук, и компаньон, с которым они прошли очень многое. Завёрнутый в человеческий образ, Ваня Ягу триггерит, потому что привычки - вещь сложная.
● Если что, Изба-которая-как-домик всё еще вполне функционирует. В тело было воплощено сознание.
● Ванька сейчас переживает переходный период, когда он всё знает сам и лучше других, ведь он уже столько времени провёл среди людей, так что никто не удивится плохим компаниям, решениям и ошибкам.
● Характер Избы-человека я оставлю на откуп, потому что характер Избы-Избы - покладистый, обидчивый и ревнивый, но ослушаться Ягу Изба-Изба не могла, а Изба-человек - вполне себе и дверью хлопнет, и карточку свиснет, и любимую вазу расшибёт.
● Внешность и имя - менябельны. Фамилию изменить не получится, Яга дала Избе свою.

пример игры

– И нахрена, собственно, я это предприятие затеяла? – спросила Людмила не то себя, не то хлопающего жёлтыми глазами кота, который ответа на вопрос не знал, а потому выразительно заглянул в глаза хозяйке и робко мяукнул. Стоя перед распахнутой настежь боковой дверью гаража, ведущей с виду в небольшое тёмное помещение, забитое строительным хламом, мешками со старыми вещами и пылью, Полякова пару раз оглянулась, спихнула с кроссовки кота и быстро-быстро зашептала слова в сжатый кулак; звуки, слившиеся с горячим дыханием, ухнули, закружились и растворились в неизвестности. Кот, обиженно махнув пушистым хвостом, вальяжно прошёл в помещение и исчез, а следом за ним поспешила и Людмила.
– Ин-вен-та-ри-за-ция, – по слогам отчеканила хозяйка гаража. Или Избушки-на-тех-самых-курьих-ножках. Зависит от смотрящего. Дверь за спиной захлопнулась, вспыхнули огарки свечей и воцарилась непривычная городу тишина; такой не встретишь там, где живут люди – такой тишины быть и в помине не должно там, где есть люди. Кот, которому Баба Яга так и не удосужилась придумать ни имени, ни прозвища, водрузил свою шерстяную тушу на печь, покрытую чернотой времени и сажи, скинув на пол чугунный котелок, и нагло озирался по незнакомым пенатам. Чертыхнувшись, ныне Полякова Людмила Павловна, шикнула злобно на кота и оттолкнула котелок.
Не то, чтобы это было так уж необходимо и обязательно – проверять, как там Избушка поживает, как вещички сторожит, да не развалилась ли ещё, но чувство долга и не остывающей веками привязанности, не давали окончательно позабыть об этом месте – этой сущности. Ничего тут не менялось. Печь на месте, табуретки на месте, даже покосившийся столик с лавочкой – и те стоят, и ещё столько же простоят. Жаль, что Икею в Избушку не пристроить, рассыплется в прах этот ДСП. Не то, что дуб.
Но было неспокойно. Бегло осматривая редко вспоминаемый «дом», Яга нутром чуяла, что что-то не так. Дух стоит незнакомый – будто к затхлости и древности, отдающими не то горечью, не то сладостью, примешалось нечто иное.   
– Ну-ка, – Яга выпрямилась во весь рост и сузила глаза, обращаясь к невидимому собеседнику, – показывай схрон.
Зазвенели колокольчики.

***

– Как ты впустила-то, курица окаянная? – гневно топала ногами Людмила, расхаживая из угла в угол. – Обманули? Морок наслали? Пыль в глаза пустили? Да у тебя нет глаз! – невидимый собеседник общался иначе; не так как принято – не голосом, а скрипом, где гулким, где протяжным, почти что жалобным.
– И не помнишь ни черта? Да я тебя на переделку в то место отправлю, откуда ты появилась, скотину такую! – бесновалась Яга. Обиженно хлопнули оконные створки. А затем ещё раз, но уже злее – аж пол затрясся. Ухватившись за печку, Полякова зашипела. Гнев блестел в темнеющих глазах; сведённые к переносице брови грозили налезть на нос, а сжатые в тонкую полосу губы треснуть от напряжения.
Злоба Яги хуже чумы, говорили когда-то. Но в современном обществе, где у каждого в наличии пяток травм, три психоаналитика и курсы по психологии (и тестики на сомнительных сайтах), насылать проклятия уже не модно; теперь есть инстанции, комментарии в Инстаграме и море других способов вылить гнев на определённую прослойку населения.
Баба Яга вообще считалась сговорчивой, даже отходчивой. Но чего не прощала, так это обмана и воровства. Особенно – воровства.
Сеть в том месте, где действительно находилась Избушка, не ловила. Да и абонент не отвечал, – это Яга выяснила, когда выскочила «из гаража», нервно выискивая нужный контакт. Когда абонент не «абонентил» уже в четвертый раз, а приятный женский голос начал порядком раздражать, Полякова залетела обратно и начала рыться в вещах. Избушка испуганно покачнулась, и замерла в ожидании. Кот, которому в целом было плевать, что происходит, перевернулся на другой бок, и приятно вытянул лапки.
Сама Яга никого не найдёт. Не знала, кого искать; слишком много людей, слишком много тварей ходит, спутает же, обидит не тех, век не простит же себе подобной оплошности. Она же теперь тоже цивилизованная.
Вытащив с трудом на свет из схрона нужный предмет, – зеркало в человеческий рост с искусной витиеватой резьбой по краям, – Полякова начала в него напряжённо вглядываться, мысленно радуясь, что дома у неё есть «вольтарен», согревающие пластыри и ортопедический матрац. По поверхности зеркала пошла рябь. Сначала едва-едва, будто от ветра, затем сильнее, и сильнее, словно в центр его бросили камень.
– Что же ты, русалка неблагодарная, трубку-то не берёшь? – загробным (для пущего эффекта) голосом пропела Яга, рукой проведя по зеркалу. Рябь замерла. И вместо своего отражения Яга теперь видела миловидную девицу. Да это только пока она когти с зубами не покажет.
– Чего это тебе там не нравится? На звонки не отвечать? На «эс-эм-эски»? Я даже в «ваццап» тебе звонила, а ты игноришь! – Полякова была бы рада ещё поругаться, потому что очень не любила, когда ей не отвечали, в особенности, когда прочитали и не ответили – верх неуважения к её персоне, но дело не терпело отлагательств, и на побледневшего свидетеля было как-то наплевать. Свидетеля можно будет и подчистить потом.
– Собирай свои манатки и приезжай по адресу. Я тебе его скинула. Меня ограбили. И мне этой ой-как не нравится. А другим – ещё больше не понравится.
И с этими словами Яга была такова. Когда сеанс волшебного видео-чата был завершён, Людмила прикурила от свечки, и смачно затянулась.
– Пиздец, – констатировала Полякова. Избушка согласно качнулась.

В морях земных и космических плавали корабли, в воздухе парили птицы, железные и живые, а те, кому уготовано было лишь ступать по земле – передвигались по ней самыми разными способами. Тор знакомился с новыми и новыми технологиями, с различными подходами к жизни. Прежде он изучал лишь тех, кто был под его руководством, с кем приходилось так или иначе иметь дело, как будущему царю, как полководцу. Множество миров успев повидать, побывав в большом количестве смертных и ратных битв, он, оказывается, не видел и трети. Не видел того, сколь различны могут быть поведения и мнения в разных уголках вселенной. Ему никогда не приходилось иметь дело с таким количеством чужестранцев, с такими причудливыми зверьми, похожими на людей говором и характером, но созданных не природой. То, сколь разнообразна оказалась вселенная, для него, бога, было почти поразительно. Конечно, в рамках разумного. Языки он всё же изучал, и понимал большую часть местных весьма хорошо. Не зря матушка вынуждала его изучать диалекты даже тех, с кем Асгард виделся-то раз в межзвёздный цикл.

Где-то его знания оказывались исчерпывающими, потому что, что бы не думал его дорогой брат, книги он всё же читал. Хоть и не особенно любил проводить в библиотеке дни и ночи. Его занимали всегда больше практические занятия, да и когда с кем-то имеешь дело на прямую, то понять, что и к чему, намного проще. А то эти книги, Йормунгард их разбери, порой были написаны какими-то престарелыми безумцами, речи которых можно было понять только изрядно осушив царские погреба.

Мысли о брате всё ещё приносили боль, но уже куда как более успокоившуюся, застаревшую. Стало легче. На самом деле всё стало легче за те месяцы, что он провёл в компании Стражей. В особенности ему нравилось Древо. Мудрость, сквозившая в том, наполняла Тора готовностью к действиям. Вдохновляла на новое. Шутил кстати он тоже здорово, забавный малый.

Решение вернуться обратно он принимает за один день. За пару минут, на самом деле. Просто после одной из вылазок, уже поднимаясь с очередной пёстро-населённой планеты, он вдруг понимает, что у него остался где-то там целый народ. Его семья, не имевшая с ним буквального родства, но сердце за них болело всё также. Уходя тогда – он преследовал цель стать готовым. Изучить новое, перестроиться, научиться быть полезным им, тем, кто ему дорог, тем, за кого он должен отвечать. Ему не нужно было царствование в том виде, в каком его всегда преподносил ему отец. Теперь он понимал, что в чём-то, пожалуй, было правильным то, что ему стоило занимать позицию главнокомандующего. Править Асгардом в привычном понимании, сидя на одном месте и направляя свой взор как можно дальше, было не его стезёй. Сложить оружие и занять правящее место… не совсем то, чего ему всегда хотелось.

Он был царём по рождению, по крови и по праву. Но по натуре – скорее воином. Его единственный выход из ситуации – совместить в себе эти части единого целого, переплавить в животворящем вечном огне, подобном пламени Муспелльхейма. Только, конечно, без великанов. Никаких больше великанов, у него после одной из драк с таким до сих пор как-то странно лодыжку сводит. Мешает в битве.

Тора толкает на возвращение простая истина. Его народ ждёт его. Рано или поздно. Никогда не поздно защитить Асгард, изменить жизнь в нём – к лучшему. И всё то, что вернулось со щелчком, произведённым повторно, нужно было уберечь по новой.

Его никто не удерживает. Подбрасывают почти даже и до самого Асгарда. Прощание у них выходит спокойным, таким, каким оно когда-то давно было с Мстителями. Ему тогда требовалось вернуться к отцу, решить вопросы с престолом и нападениями на свои родные земли. Теперь же, когда руку отягощал уже шторбрейкер, а не молот, возвращаться обратно было даже легче. Пройдя очищение словно, посетив Хельхейм и вернувшись назад, лишённым всех мёртвых частей души, потеряв её смертные границы и обретя новые, более широкие, божественные силы.

Место, с которого он улетал тогда, полтора года назад, не изменилось почти. Но ещё с холмистой возвышенности перед его глазами предстаёт не тот фундамент великой эпохи, а самый настоящий расцветший город. И даже дворец в нём, выстроенный не из золота, но из камня белого, как снег, выглядит зеницей звёзд на полотне иссиня-чёрного неба.

Улыбаясь, вдыхая полной грудью глубоко, так, что та вздымается грузно, как плечи поддерживающих небесный свод, он чувствует привычную холодную свежесть. На его головой расползаются тени туч, лишь только гром где-то рядом гремит не угрожающе – торжествующе. Успокоено. Его душа наконец-то обретает столь тщательно разыскиваемый поход. А ведь стоило-то лишь вернуться, лишь увидеть Асгард.

Нужно было лишь осознать – он дома.

Воздух пропитывается лёгким озоновым запахом, пока он идёт в сторону главных ворот. Жители узнают его быстро, охотно выходят здороваться, уточняют, как надолго он прибыл. И никто не спрашивает, что будет с царским троном. Конечно. Губы сами собой полосуются тенью улыбки – у них уже есть царица.

- Я прошу аудиенции у Брунхильды, передайте Валькирии, что прибыл Тор, сын Одина.

На него смотрят с некоторыми удивлением, но покорно исполняют то, что просят. Как это обычно бывало с любой аудиенцией раньше. Хотя выпросить диалог с собственным отцом порой было сложностью большей, чем загнать в угол какого-нибудь бруннмига. А этого довольно вредного тролля надо было ещё устрашить. Царя же нужно было убедить, что вам вообще есть о чём говорить.

В итоге его провожают в глубь здания, подводят к нужным дверям, куда он и заходит. Без стука. Он ведь оповестил о своём присутствии, к чему ещё и стучаться?

- Вижу, твоими стараниями Асгард расцвёл вновь.

Он ступает не скрываясь, в шаге его есть что-то громовое, что стало нормой с тех пор, как сдерживание сил исчезло, как молнии стали течь по телу и оружие нужно было ему лишь чтобы проводить эту силу через него, куда воину, да и без оружия?

- Твоё имя, вне сомнений, начнут воспевать в новых легендах, - подходит ещё ближе, с грохотом характерным ставит штормбрейкер на пол, опирая о стену, и меняет свою одежду с боевых лат на привычную, домашнюю, мирскую, к которой за время жизни в Мидгарде привык даже больше, чем к своей броне, хотя та всё же и была ему ближе, - Или по пьяни в час празднества, не знаю, насколько забористое пиво осталось в погребах. Но я же уехал, наверное, пополнение мало исчерпалось?

Тор смеётся чуть хрипло, но улыбка всё равно спадает с лица, становящегося более серьёзным. Он вернулся не за тем, чтобы пожинать плоды чужой работы. Целью его возращения было желания посеять собственные семена блага в этих землях. Или, может быть, не совсем в этих.

- Слышал, эльфы опять не дают вам покоя, даже тут. Я знаю парочку веских аргументов, что могут их убедить, - где правый кулак – это доводы, а левый – аргументы, - И… присмотрел тут пару интересных мест. Где можно было бы возвести новый золотой дворец. Пара световых лет отсюда, рукой подать.

— honkai: star rail —

yanqing [янцинь]
Секретного ингредиента не существует. Чтобы сделать что-то особенное, надо просто поверить, что это — что-то особенное.

Секретный ингредиент в данном случае – собственный характер Янциня и недюжинные навыки владения холодным оружием. Сильный, упорный, искренне верящий то, что однажды превзойдет генерала Лофу и упорно игнорирующий тот факт, что пока еще – не дорос. Причем буквально.
Лейтенант Облачных Рыцарей Лофу Сяньчжоу, ученик Генерала этого самого корабля альянса и крайне одаренный мечник, который сражается аж 6-ю мечами несмотря на свой юный возраст. Энергичный, в каком-то смысле неугомонный – особенно в плане познания, развития и самих мечей как таковых, о них лучше вообще не заикаться, вы потеряете Янциня из этой вселенной.
По-юношески максималист и наивен, чем вызывает улыбку генерала и желание разыгрывать парнишку не только веселья ради, но и обучения жизни в том числе. Из бонусов – это дает недюжинную решимость и искреннюю преданность.

---

дополнительно:
Что я тебе сказать могу… Продолжай в том же духе и следи за игровой доской внимательнее, когда играешь со мной в шашки.

Я у нас действительно старый дед – пишу архаично посты без модных нововведений, птица-тройка, но переживу, если без нее. В среднем меньше 3,5 к я не пишу (обычно это 5-6), но мне при этом не критичен размер постов соигрока. Люблю адекватный русский, со знаками препинания и вот этим вот всем. По скорости – раз в неделю-две гарантирую, быстрее вряд ли (у меня много дел, это канон XD). В режим ждуна впадаю без особых проблем.

Готов играть всякое наставническое, как серьезное, так и смешное, могу поиграть ученические боевки при желании, можем поговорить за жизнь и психологию. Отец со стажем в разных фандомах, яркий пример как это выглядит – закидываю в пример поста.
А еще у нас есть ау с Инсинем, где все хорошо и он ушел в Комиссию по ремёслам... ковать мечи. Думаю, этой информации достаточно.
И кстати: Инсинь просил передать, что ждет острокрылую ласточку в гости и даже обещал больно не бить. Так что залетай, будем рады.

пример игры

«Связать и подвесить к вывеске».
Вон того шляпного магазина. Рампо как раз вполне вписался бы со своей формой, как рекламный блок. Не экран, конечно, но тоже подойдет.
Это был уже 23-ий способ.
Сначала его можно было выкинуть в океан, потом связать и оставить на улице, затем закинуть в канализационный люк, подкинуть под чужую дверь с запиской, посадить в первую попавшуюся машину и отправить в неизвестном направлении, огреть кирпичом по голове и оставить до утра приходить в сознание, завести его в порт и оставить там, чтобы потерялся…

В своем воображении.

В своем воображении Фукузава уже 23 раза избавился от Рампо совершенно различными способами. Но это всего лишь воображение.
Почему-то мысли об этом успокаивали.
Юкичи поймал себя на том, что автоматически расслабляется мускулатура, дышит он ровнее, а настроение становится безмятежнее, когда он мысленно выкидывает Рампо в складское помещение обувного магазина, мимо которого они проходили, и запирает дверь снаружи на засов.
Даже тяжелые складки на лице разгладились. Он почти уже отключился и пришел в благостное расположение духа, когда…

«Самолеты. Дались тебе эти самолеты!».
Юкичи метнул две серых молнии в сторону мальчика. Потом перевел глаза к небесам. Интересно, там, за небом и самолетами есть Рай? И считается ли терпение по отношению к шумным, болтливым и несколько невоспитанным детям за достаточную добродетель?..
Волк вздохнул.
Какой там рай, рай ему не светит, даже если он с десяток Рампо в своей жизни вытерпит за раз.
От этой мысли его аж передернуло, нет-нет-нет! Спасибо, что Эдогава единственный и неповторимый. Второго такого он бы не вынес.
«Действительно уникальный. И буквально – единственный».

Одинокий мальчишка, брошенный в котел взрослого мира.
Фукузава неожиданно расслабился и посмотрел чуть вверх – там сияли огни наружной рекламы.
— Да, самолеты куда тяжелее птиц, — начал он, — но есть специальные люди – инженеры – они рассчитывают согласно правилам аэродинамики, какую массу воздушные потоки могут удержать и как. Поэтому да, в целом самолеты все летают по одним правилам. Еще у самолетов есть реактивный двигатель, он помогает самолету взлететь и лететь. То есть без топлива и двигателя самолет слишком тяжелый и упадет.
Юкичи помолчал.
— Бывают такие вещи – дельтапланы, они могут поднять человека безо всякого двигателя, как раз за счет законов аэродинамики. Насколько я знаю, нужен широкий-широкий, хорошо натянутый парус… — Телохранитель на миг запнулся, ошарашенный озарением – «и почему я раньше не додумался?!» — …как у воздушных змеев.
Он свернул с широкой улицы во тьму закоулка и скользнул вдоль кирпичной стены.
— Змеи тоже летают благодаря аэродинамике. Так вот, двигатель железного самолета позволяет поднять такую тяжесть в воздух и удержать, как воздушного змея.
Еще подумал.
— И поэтому все самолеты примерно одинаковой формы, тоже из-за правил, нужны крылья – аналог широко натянутого паруса. И вытянутая форма, чтобы сделать его обтекаемым – как круглый камень в воду кинуть. Точно также узкий самолет взрезает потоки воздуха и поэтому летит вперед – мало сопротивления. А еще нужен хвост, для лучшего управления, кажется, это позаимствовано у птиц.
Еще поворот, теперь они шли опять непонятно где, в полумраке и тишине.
— И конечно, отдельно разрабатывают материалы, чтобы они были прочными, но легче обычных. Корабли, например, сделаны из более тяжелого металла. И вот когда все вместе люди собираются – придумывают чертеж, рассчитывают массу, собирают двигатель, потом самолет из подходящих материалов, потом заправляют его и запускают… Он летит.
Фукузава выдохнул. Кажется, он сам не догадывался, сколько знает о самолетах.
В голове проносились картинки – а еще есть приборная панель, которая помогает пилоту им управлять, а еще шасси, чтобы взлетать и садится, кроме того, существуют грузовые самолеты, они еще тяжелее обычных…
«Стоп».
Волк немного мотнул головой. Хватит. Ощущение, словно загрузилась вся информация, какую он только мог собрать за всю жизнь о самолетах и строении воздушных судов. Достаточно. Он очень подробно ответил мальчику. Должно удовлетворить любопытство последнего.

Должно же?..

Серебряный Волк все еще пребывал в легком шоке с себя. Он только что объяснил ребенку, как летают самолеты. Фукузава не был уверен, что это – лучшее объяснение. Точнее – совсем не уверен, потому что слишком много умных терминов, начиная с самого первого – аэродинамики. Это очень взрослые вещи, но… Он не умел по-другому. Даже если бы и хотел.
Судя по тишине во время монолога, Рампо в кои-то веки увлеченно слушал. Наверное, это хороший знак. Юкичи свернул – сейчас они вышли на более-менее жилую улицу и гораздо ближе к их месту назначения, он срезал часть пути. Настроение улучшилось, Фукузава выдохнул. Так они успевают, можно расслабиться немного. Словно почуяв это, мальчишка начал снова жаловать на голод и усталость. Юкичи заметил вход в подвал жилого дома.

«Запереть его там с кляпом во рту».
Двадцать четвертый.

— Давай так, — Волк прикрыл глаза, остановился и развернулся к чуть отставшему Рампо, тон был серьезным, но не резким – Юкичи уже почти научился.
— Через два дома будет мини-маркет. Он должен еще работать. Мы зайдем туда, и ты выберешь себе несколько сладостей.
Мастер боевых искусств внимательно посмотрел на Эдогаву-младшего.
— Насколько я понимаю, это придаст тебе сил. Мы прошли примерно половину пути.
Про закорки Фукузава благоразумно ничего не ответил. Он уже нес его ОДИН раз, этого достаточно. Сейчас он его покормит, им должно хватить сил…. Одному – сил, другому – терпения, чтобы дойти уже до треклятого театра.
«И почему он так далеко?».
Впрочем, раньше ему так не казалось. Рампо обладал удивительным свойством – в его присутствии время замедлялось и секунды превращались в долгие часы. Возможно, основная уникальность парнишки в этом, а вовсе не в его гениальных умственных способностях, унаследованных у родителей.

Возможно.

Юкичи остановился перед стеклянной дверью, из-за которой приветственно лился желтый свет ламп – кругом было уже совсем темно. Он потянул за ручку, распахивая дверь – зазвенел колокольчик.  Фукузава не тронулся с места и остался стоять, придерживая дверь.
Секундный прямой взгляд глаза в глаза: «Я тебе покупаю конфеты, ты молча и спокойно терпишь до театра».
В конце концов, мальчишка и правда устал, еда его подбодрит, часть сил он должен был восстановить, пока Волк его нес на спине (вспомнить страшно, до чего дошло)… Должно сработать. Юкичи не сомневался, что пацан его понял – он был умен. Он кивнул.
— Заходи, — и скользнул внутрь следом, прикрывая дверь.
Сейчас, когда они выиграли от срезанного пути, можно было быстро купить сладостей, а потом они бодро дойдут до места назначения. И там он передаст парнишку в руки директора театра.
И забудет об этой ночи – как о страшном сне.
«Навсегда».
Фукузава молча ждал у кассы, пока мальчишка выбирал себе еду. Как хорошо, что он не руководитель, не няня, не директор, не родитель и не начальник! Он бы не справился отвечать за кого-то, кроме себя. А тем более – за брошенных, потерянных в этом мире детей.
И никогда не будет таковым.
«Никогда».

— Сейчас сладости возьмем и пойдем обратно. Это очень важная составляющая, между прочим!

Рампо понимал, что времени у них осталось немного, но достаточно для того, чтобы зайти в интересующий отдел напоследок. Он несколько часов ходил по разным магазинам, и даже когда Йосано не особо проявляла интереса, затаскивал её внутрь и начинал показывать разные вещи, спрашивая, подойдет ли ей. Ему было весело, и девочка немного оживлялась, что было крайне важно, ведь в момент первой встречи она практически не проявляла никаких эмоций. Кроме того, была важная миссия обеспечить Йосано Акико необходимыми ей вещами и предметами, а поскольку она периодически замыкалась, Рампо брал дело в свои руки и настраивал на нужную волну. В итоге, они набрали несколько пакетов, будет, чем похвастаться перед новоиспеченным директором детективного агентства. Кстати, Йосано волновалась о времени, ведь Фукузава отпустил детей только на определенный срок, и Рампо прекрасно это помнил. У него всё было рассчитано!

Вкусности для всех, включая Фукузаву, были успешно закуплены. К сожалению, дурацкие правила взрослых не разрешали есть и пить в не отведенных для этого местах, иначе бы детектив уже бы вскрыл шоколадку и запил её газировкой. Он так делал раньше, и постоянно получал упреки и замечания. Надоело.

Совместный поход в торговый центр был небольшим лучиком света в царящем ныне хаосе, где каждый день происходили новые преступные инциденты, и даже по несколько раз за день. Работы у великого детектива было вагон и маленькая тележка, за раскрытым делом сразу же шло новое. Этот круговорот не заканчивался, Рампо ответственно продолжал делать то, что у него получалось лучше всего, и в какой-то момент его ультра-дедукция начала подавать тревожные сигналы. Раньше он надевал очки, и способность делала всё остальное, касающееся определенного дела. К нему обращались часто, но все-таки, с перерывами. Сейчас перерывов практически не было. Массовые убийства, ограбления, пропажи людей, стычки группировок. Теперь Рампо читал все газеты только в очках, запоминая каждую крупицу информации, плюс в его распоряжении была вся база данных полиции. Ещё бы, они сами охотно согласились сотрудничать, поскольку своих собственных сил было недостаточно. А детективное агентство только начало своё существование, несмотря на то, что Эдогава Рампо уже был известным детективом.

Он мог хоть сейчас надеть очки и включить свою способность, но не хотел портить атмосферу легкости, тишины и спокойствия, пока они делали покупки. Йосано немного расслабилась, и это сейчас было самым важным. Ультра-дедукция сделает своё дело уже в офисе, там и свежий номер газеты должен быть.

— Фукузава-сан! Мы вернусь! Как раз четко по расписанию, да? И посмотри, сколько у нас всего!

Положив свой пакет на один из стульев, и забрав пакетик мармеладок, Рампо направился к своему столу. Как и предполагалось, газета лежала на своем месте, ждала своего часа вместе с конвертом от служителей закона. Мальчишка сел, открыл пакет, надел очки и взялся за газету и сведения от полиции, где менялись только лица, но не события. Однако, эти самые события больше всего волновали детектива. Их было много, и некоторые идентичные, прослеживался определенный почерк. Например, исчезновения и похищение людей, где фигурировали дети. У некоторых были имена, а остальных прописывали в общей сводке. Ни свидетелей, ни подозреваемых, но все действия были четкие, продуманные и выработанные. Всё в разных точках города, порой по несколько случаев. Одни числились как пропавшие без вести, других находили мертвыми. Планомерно по каждому району, но не друг за другом, наверняка специально, чтобы не прослеживалась последовательность.

Рампо бросил взгляд на Йосано, девочку, которую они с Фукузавой спасли, вырвав из лап нового босса мафии. Неудивительно, что Мори-сенсей хотел вновь заполучить себе сильного эспера, с его складом ума и её способностью можно было наворотить массу дел. А Йосано Акико была ребенком, как и сам Рампо, и не заслуживала подобного отношения и тем более охоты за собой.

Детектив пролистал материалы. А ведь кто-то действовал так, будто охотился, но не знал, что или кого конкретно искал. Все эти похищения, все эти смерти, район за районом. И другие жизни можно было спасти! Только действовать нужно было быстро. Доказательств не было, но существовало одно место, которое ещё не было затронуто, и где находилось множество людей, о которых бы никто толком не вспомнил.

Рампо встал. Хорошо, что Йосано ушла к себе в помещение, специально отведенное под медицинский кабинет, детектив хотел поговорить с Фукузавой наедине.

— Фукузава-сан, я понял. Ты же тоже читал всё, что у меня было на столе? Так вот, мы спасли Йосано-сан, но можно спасти ещё жизни! Смотри, похищают детей, это уже закономерность. Они не остановятся, пока не найдут кого-то. Ты ведь заметил, да? И я думаю, следующим шагом может стать Сурибачи, это идеальная локация. Фукузава-сан, надо что-то делать!

Это началось на третьей неделе сезона дождей. По правде говоря, аль-Хайтам считал это еле-еле удовлетворительной датой - с учетом того, что сама по себе болезнь была неудовлетворительным явлением, подхватить какую-то ерунду в первый же месяц было... ну, как-то безответственно. Аль-Хайтам всегда считал простуды и прочие прелести жизни уделом безалаберных: все, что можно предотвратить, стоит предотвращать. В конце концов, в распоряжении сумерцев все возможности:
- самые распространенные сезонные болезни хорошо изучены;
- ливни начинаются плюс-минус в один и тот же месяц;
- правила гигиены всем вбивают с детства;
- здоровое питание, здоровый сон и крепость тела делают организм устойчивым к заболеваниям.

Так что тот факт, что Хайтам не болел последние года четыре-пять, был закономерен. А вот то, что он сперва почувствует нехарактерную слабость и ломоту в теле, а потом камень, замеряющий температуру, за положенные пять минут станет из темно-зеленого желто-оранжевым - это уже было из ряда вон. Не то чтобы досадно, но неудобно. Пришлось пересмотреть свои планы на ближайшую неделю и, пока не стало совсем дурно, озаботиться лечебными препаратами.
И, конечно, ждать.
Так что когда Кавех соблаговолил вернуться домой, на столе в гостиной его встретила записка:

Я заболел.
1. Вечером придет курьер, пожалуйста, расплатись с ним из этого кошелька.
2. Я буду пользоваться посудой, выставленной на бронзовый поднос. Если не хочешь заразиться - не трогай ее.
3. Тебе придется одному сходить на базар и самому готовить еду ближайшее время. Можешь использовать мору из кошелька. Пусть одним из блюд будет суп или каша.А.

Больше важных пунктов Хайтам не придумал. Его горький цитрусовый чай настоялся, поэтому, честно выпив полторы кружки, больной залег под одеяло, готовясь страдать. И взял самую легкую свою монографию по древним рунам - читанную вдоль и поперек и расслабляющую. Но сосредотачиваться на тексте становилось все труднее, голова болела, а температура явно росла - и под мерный шум дождя за окном аль-Хайтам погрузился в дрему.

Чуя внимательно смотрит на ухмыляющегося детектива. Ткань на воротнике у того безжалостно смята, создавая не самое опрятное впечатление, Эдогава сейчас похож на немного помятого кота, хотя Чуя его по своим меркам и пальцем не тронул. Что же, некоторым людям многого и не надо. От полученных пояснений только еще больше чешутся кулаки, но честно говоря, даже если он сейчас изобьет этого самоуверенного задохлика до смерти, то какой ему с этого прок? Тем более, что судя по тому, что он сказал шанс избить кого-то у него в этом мире уж точно появится. Причем голыми руками и вероятно до крови в костяшках.

Хорошо. Так даже лучше.

С разгадыванием загадок у Чуи в целом все не так плохо, ему просто редко хватает терпения на то, чтобы решить все цивилизованным путем даже если он все в целом понял. Но объяснять это детективу он не собирался, а просто устало зажал переносицу между указательным и средним пальцем прикрыв глаза. Как бы он не был хорош в разгадывании этих загадок, будь они неладны, ему все равно не хватит времени. И страшно было даже не то, что он, вероятно, подвел своих людей, страшно даже не то, что станет с Боссом, хотя он более чем уверен, что подобраться к нему у них не выйдет потому что с ним ане-сан. Нет, страшно было то, что где-то в глубине души он испытал облегчение, что ему не придется убивать директора агентства самому. Он естественно сделал бы это ради организации, и чтобы больше никому не пришлось себя обременять этой ответственностью, потому что она его по праву руководителя и правой руки, но это вовсе не значило, что ему хотелось оставлять Йокогаму без Фукузавы Юкичи. Выбирая в неидеальных условиях, которые им предоставили, то потерять Мори для Йокогамы сейчас было бы менее предпочтительно, но все равно, Агентство ест свой хлеб не просто так в структуре этого города. Так что смерть Фукузавы - это тоже хреново. Он не знает кто у них там готовится как его замена, но он более чем уверен, что он еще не готов.

Как и сам Чуя.

Какой из него Босс если он так тупо облажался, да?

И более того, он не особо понимает, что ему делать. Понятное дело, что выбираться отсюда, а значит придется играть по правилам этого стремного мира, но вот конкретно с этим умником ему что делать? Вряд ли в планы детектива входило ему помогать, потому что не нужно быть гением – его сюда заманили не для того, чтобы он отсюда быстро выбрался. Убивать его сейчас внутри книги Чуе резона нет, он не настолько мстительный. Врезать бы ему пару раз, да послать к черту. Но это он всегда успеет, а пока нужно понять как они будут действовать дальше. В любом случае это надолго, и ему придется встретиться лицом к лицу с последствиями, но его участие в конфликте явно закончилось. Собственно, как и Эдогавы. Как бы хорош он ни был он должен будет убедиться в том, что Чуя проведет в этом мире достаточно времени, значит не выйдет слишком рано даже если может.

– Да что ты говоришь? – Чуя мафиози, обычно его опасаются, когда речь идет о темных переулках, поэтому фраза звучит для него как минимум забавно. – Меня эта компания не особо пугает.

Со способностью или без, Чуя все еще один из самых опасных людей, которые могут встретиться вам на пути. Его звериные инстинкты и тренированное тело вполне позволяли ему источать уверенность даже в такой ситуации, когда ему отказано в главном его оружии – гравитации. Но это ничего. Он никогда не полагался на свою способность так, как например Акутагава, чье болезное тело не всегда позволяло быть эффективным в рукопашной.

Зато в голове сейчас у него пусто, никакой гул сингулярности не отвлекает, впервые в его сознательной жизни и это странное ощущение, но он его принимает полностью, понимая, что, возможно, это единственный раз в жизни, когда он сможет ощутить что это такое не чувствовать того, что все называют Арахабаки в своей голове.

– А тебя, детектив? – на его губах играет фирменный оскал, когда он грубо отталкивает собеседника с траектории пули. Похоже не все убийцы из пятисот будут ждать пока их вычислят, вот так сюрприз. А такие убийцы больше по его части.

Фукузава оглядел пустынный офис.
Столы, пока без стоек и документов, потому что все это было сложено у него в кабинете.
Чуть раскрытое окно, стулья, которые опять надо протереть.
Бутылки из-под рамуне, аккуратно стоявшие в углу рядом с сейфом – Рампо что-то свое на их счет думал, сказал, потом уберет.
Директор развернулся, подул на чашку чая в руках и вернулся за свой стол.
Чрезмерно заваленный документами, в отличие от остального офиса.
Он снял это помещение, когда появилась Йосано. Вернее, когда стало понятно, что Мори не успокоится, пока не доберется до девочки – он же нынче босс Портовой мафии…

Костяшки хрустнули, глаза полыхнули.
Юкичи выдохнул. Это чудо, что они смогли вытащить девочку.
Убил бы на месте чертового врача, но увы. Для баланса в городе он нужен. Во всяком случае, по парадигме Нацуме-сенсея. А без него не было бы и его собственного офиса, потому что не было бы разрешения.
Волк покосился за окно на улицу.
Правильно ли он поступил?..
Нет, он не об аренде офиса ради двух брошенных детей – с этим они справятся. Честно говоря, почти сразу как он получил документ, встал вопрос помщения – нужен был юридический адрес. И очень быстро аренда стала отбиваться, потому что молва про гениального Эдогаву в нужных кругах стала распространятся молниеносно, еще бы, прогреметь на всю Йокогаму и попасть в заголовки новостей…
Фукузава передернулся, год с лишним прошел, а он все забыть не может. На сердце снова навис свинец. Правильно ли он вообще это все?..
Юкичи который раз поймал себя на мысли, что он не знает, как и когда будет рассказывать Рампо, что солгал. И мальчик никакой не эспер. Он не мог. Не мог, когда видел эти сияющие светящиеся внутренним светом гордости глаза, когда парень надевал очки и… преображался! Играл гения, каковым являлся от природы и благодаря родителям.
А теперь ещё искалеченная девочка.
На кой черт он в это ввязывается? Ну где он – и где эти дети…
Ладно, ками-сама с этим всем. Он уже начал и пути обратно теперь нет. Но он не мог её там оставить. Не мог.
Не в лапах этого жуткого монстра.

Юкичи сделал глоток. Остыл. Но ещё не настолько, чтобы было нельзя пить.
Начинающий директор поднимается и роняет документы.
«Нужен секретарь», — папка возвращается на место.
Надо поискать кого-то расторопного, неглупого, но достаточно терпимого, чтобы мог ужиться с Рампо и не подорвать тонкие нити связи с миром для Йосано.
Пока закипает чайник, директор смотрит в окно и тяжело вздыхает.
Сколько еще таких брошенных детей вокруг? Жертв войны? Одиночества? Насилия?
Он крутился в этом мире, он его отведал сполна. И знает, что в господствующем режиме для властей эсперы – всегда были, будут и останутся, в первую очередь, оружием. Но ведь каждый – живой человек. Живая душа. Все равны, независимо от своих способностей.

Рампо пошел провожать Йосано в соседний ТЦ – буквально за углом. Дальше он их сейчас не отпустит, не в подобной обстановке, и со строгим наказом звонить в случае чего. Во всяком случае, когда девочка видела витрины и выбирала что-то для себя, она начинала становиться чуть более живой. Лед таял, но сколько потребуется времени, чтобы ей, маленькому ангелу, удалось исцелиться самой? Возможно ли это в принципе?..
А ему вообще надо документацию к концу квартала заготовить, иначе придут штрафы. Поэтому он торчит здесь…
Снова шлепнулась папка, пока он наливает себе чай.
Ему нужен секретарь!

И сотрудники. Пока офис выглядел очень неуютно и… Фукузава удивленно отметил про себя, что ему хотелось бы видеть там своих подчиненных. Живость, активность, коллектив. Тех, кто хочет сделать Йокогаму лучше. Тех, кто сознает свои силы и учиться ими управлять. Тех, кто в будущем изменит жизнь города и его жителей. Тех, кого он смог…
Ладно, ладно. Он уже ввязался в это. Сейчас в Вооруженном Детективном Агентстве кроме него – два ребенка. Посмотрим, чем закончится. Вынужден признать, что с самим собой бороться трудно, даже если не верится в то, что ты делаешь. А он получил сигнал, что на верном пути. Ни за что бы не подумал, что сам окажется боссом — Волк привык полагаться на себя и свои навыки. Но... С момента, как он взял Йосано под крыло что-то поменялось. Он не мог не чувствовать. Он сидел ночами, размышляя. И когда стало хотя бы более-менее понятно, что происходит — очевидно, что пути назад не осталось....

Юкичи не может сосредоточиться на бумагах, он бегает по заголовкам сводки новостей в газете, пока размышляет об очередном перевороте своей жизни. Неспокойно. В его любимом родном доме неспокойно.
«Чертов Мори Огай».
Как только план Нацуме-сенсея пришел в действие, начался локальный ад. Это было ожидаемо, это как вскрыть плохо заживающую рану – сначала выйдет гной. Но все же сердце кровью обливалось, каждый день в теневой стороне происходили стычки, постоянно просачивались новости об ограблениях, убийствах, пропажах людей… Рампо без работы не сидел, как и вся полиция, но хотелось бы, чтобы это все закончилось как можно скорее. Тем более, что сейчас стало сложнее – Рампо одного отпускать нельзя, а Йосано еще недостаточно оправилась.
Юкичи коснулся рукоятки катаны.
Он не думал, что будет доставать её когда-либо. Он взялся за оружие снова для защиты одного парнишки. Потом он решил защитить искалеченную девочку.
Теперь же он будет защищать всех, кого сможет. И тогда новое поколение вырастет другим – оно вырастет лучше.
Нацуме-сенсей все рассчитал верно. Нигде в другом месте его собственные способности и навыки не пригодятся настолько, как в Агентстве. Удивительно, как Рампо разглядел в нем это стремление тогда, когда она сам отрицал эту сторону личности. Хочется верить, что план Нацуме-сенсея сработает. Во всяком случае, со своей стороны он приложит все усилия к этому. И, возможно, вместе у них получится что-то изменить здесь.
Фукузава косится на часы и хмурится. Если так пойдет, он сам наберет Эдогаве первым.

«Где они?».

— genshin impact —

прототип: original
zhongli (morax) [чжун ли (моракс)]
Дейнерис бурерожденная из дома Таргариенов, именуемая первой… А, стоп. Консультант ритуального бюро Ваншен, Гео Архонт, Рекс Ляпис, Властелин камня, Бог контрактов и так далее по списку.

- Некоторые из звезд, что мы наблюдаем на небосводе, погасли уже много веков назад. Но их свет был настолько ярким, что мы до сих пор видим его.

Тарталья запрокидывает голову и смотрит в небо. Он стоит спиной к пристани, оперевшись локтями на невысокие перила, и то и дело едва заметно жмурит глаза: в Ли Юэ мягкий климат, непривычно теплый для дитя Снежной, но поздними вечерами на набережной иногда вот так задувает щекотной прохладой под воротник.

- И как понять, какие из звезд мертвы, а какие - нет?

- А никак, - ему коротко улыбаются, кажется. Стоя рядом, но только лицом к воде, и скашивая в его сторону взгляд, рассматривают, как он сам вглядывается в ночное небо: с любопытствующей заинтересованностью. Но если сам Чайльд просто пытается предположить, угадать, свет каких из звезд не более, чем застывшее в миллионах миль воспоминание о них же, то что господин Чжун Ли осмысляет на его счет - загадка. Не менее сложная, чем та, о которой они говорят. - Это красивая, вечная тайна.

Они знакомятся на втором месяце пребывания Тартальи в Ли Юэ. И через пару лет он будет сам над собой отнюдь не весело смеяться: вероятно, нелепее и эпичнее знакомства смертного человека и Архонта еще в истории не было. Но тогда он лишь слабо вздрагивает: когда, стоя перед прилавком с уличной едой, каким-то образом пропускает момент приближения к себе столь явного, что все сказанное можно не только услышать, но и буквально почувствовать кожей.

- Не советую вам брать куриное тофу в этом бульоне. Блюдо выдерживают на пасте из заоблачного перца - для не привыкшего к кухне Ли Юэ иностранца оно может показаться слишком острым.

- Я люблю остренькое, - Чайльд пожимает плечами и конечно же берет именно-тот-тофу. - Но спасибо за предупреждение.

- Позвольте полюбопытствовать, почему вы не обедаете в Глазурном павильоне, как большинство гостей страны?

- Потому что я хотел пообедать на набережной: виды на море в порту потрясающие. Так-с. Рад был не_знакомству и… - Одиннадцатый Предвестник оборачивается только сейчас и…на мгновение забывает, что хотел сказать. Он сам себе толком так объяснить и не сможет: не о глаза же цвета кор ляписа вот так споткнулся взглядом. Но от еще не знакомого мужчины в строгом национальном сюртуке как в лицо дыхнуло какой-то невероятной силой.

- Меня зовут Чжун Ли. И, если вы не станете сильно возражать, я хотел бы составить вам на обеде компанию.

- Я… А я - Аякс. Но, - он мелко трясет головой, сбрасывая секундное наваждение, и миленько улыбается. - Лучше зовите меня Чайльдом. И, конечно, без проблем, в особенности если вы расскажете мне пару занятных историй - пойдем от великого к малому - о Гео Архонте, к примеру, хаха.

Бульоном из тофу он давится, кстати, с первой ложки. Кашляет в кулак мучительно, краснеет - градус остроты и впрямь лютый, - дышит с присвистом. А ему просто протягивают бутылку молока, купленную все на том же прилавке парой десятков минут ранее. Чайльд предложил взять нечто более полновесное для обеда, предложил даже заплатить, не проблемка, мол, но новый знакомый категорически отказался. Собственно говоря, за молоко, которым просто спасают ему жизнь, хаха, он таки сам и заплатил.

Со временем оказывается, что господин Чжун Ли знает истории не только про Гео Архонта - тот словно бы знает все и обо всем. Ему рассказывают об истории становления власти Цисин - Аякс в ответ уверяет, что баня, это очень весело.

- То есть, некая группа людей запирается в сильно разогретом помещении, бьет друг друга сырыми вениками, а после - нагишом выходит на улицу, чтобы лечь в снег?
- Все верно, хаха.
- Это один из самых странных культурных обычаев, о которых я когда-либо слышал.
- Сказал тот, на чьей родине придумали форменное издевательство в виде палочек для еды.

Тарталья не знает в какой момент, но это знакомство, переросшее в традиционные совместные три из семи завтраков, порядка парочки обедов, и не менее половины ужинов на неделе, в беседы и жаркие дискуссии, в прогулки как по улицам и набережным Ли Юэ, так и далеко за пределы города, к знаковым местам и просто красивым руинам - о да, на чужбине это знакомство становится попросту отдушиной.

Он не спрашивает о чужом возрасте - на вид господин Чжун Ли старше его лет на десять-пятнадцать, хотя по ощущениям порой и вовсе на пару веков, - но продолжает обращаться на “вы” и с какого-то времени зовет “сяншень”, на местный манер. Его до глубины души потрясают эрудиция и широта кругозора. А еще в эту душу западают забавные странности: начиная от систематически пустого кошелька (хотя он наводил справки, по меркам Ли Юэ это весьма состоятельный человек) и заканчивая категорическим отказом даже немножко поговорить за силу, бои, Глаза Богов и прочее.

Чайльд начинает так часто искренне и приязненно, без единой тени фальши улыбаться, сколько улыбался разве что младшим дома.

Наверное, именно поэтому, когда каждый из них по итогу вскрывает карты, ему до такой одури, с такой зверской силой гадостливо и погано.

И вроде бы как охотой за Сердцем Бога занимался он, а предали по ощущениям тоже именно его.

Наверное, - думает Тарталья, стоя на корме собирающегося отплывать в Снежную корабля, - все дело в том, что лично для него господин Чжун Ли и Моракс никогда вязались в единый образ. В то время как он сам с этими своими завороженными глазками и дружелюбными улыбочками у другого всегда был как на ладони.

- Ждешь, что Гео Архонт явится на пристань помахать тебе ручкой на прощание? - Синьора опирается бедром на борт палубы.

Ей сложно удержаться. Она предпочитает думать - ей претит, ее раздражает это ребячество Одиннадцатого и игры в обиженного ребенка. Дефрагментация информации - залог успешного выполнения любого приказа, они оба свою роль для того, чтобы Сердце Бога отплывало сейчас на этом же корабле в Снежную, сыграли как по нотам.

Предпочитает думать и - когда он переводит на нее взгляд - осознает, что нет, ее так люто выводят из себя вот эти глаза щеночка, которого якобы ни за что ударил и вышвырнул на улицу любимый хозяин.

- Пошла nahuy, - мрачно огрызается Тарталья и отворачивается обратно к пристани.

И, если честно, да, он вот именно, что этого и ждет.

---

дополнительно:
Заявка опциональная: как в пару, так и в бессменную классику взаимоотношений типа наставник-ученик.

Мне очень не хватило историй о взаимодействии этих товарищей, а, если так вдуматься, взаимодействия там было на целое Первозданное море. Два года в Ли Юэ это вам не шуточки. В общем-то, запрос простой: папочку Гео Архонта хочется. Поиграл бы как времена до событий канона (чаю попьем, в Разломе заблудимся), так и после, чем Бездна не шутит.

Так как заявка опциональная, предупреждаю сразу, что а) планирую в параллель еще один пейринг с госпожой Синьорой б) ничуть не возражаю, если у нас не только мальчик из Снежной будет гулящий, хаха. Короче, никак не ограничиваю в ролевом пространстве и желаниях, взамен прося того же.

В остальном и по стандартам: от третьего лица, 2-3-4к+, стиль оформления постов мне совершенно не важен, активности бы на раз в недельку, как говорится. Но так как сам я - человек настроения, то вопрос обоюдно комфортного темпа обсуждаем.

В общем-то, ждем всем тейватским селом.

пример игры

Аякс не боится темноты. Никогда не боялся.

Ночь - самое приятное и самостоятельное время суток, как на его вкус. Родители спят, младшие - тоже. А еще окно в их - детей - комнате открывается без единого скрипа.

В ночи у него, которому на сон хватало пары-тройки часов через день, всегда были масса развлечений и свободного времени. На мысли и домыслы, на недалекие прогулки по их семейному участку или даже по пролеску неподалеку, на игры с самим собой - такие, в которые не поиграешь даже с Тоней, ведь сестричка слишком маленькая (и то, что она девочка, совершенно не означает, что у Аякса с его лет семи не было мысли, что однажды с той можно развязать бой на палках вместо мечей или рогатках; друг с другом или же с утками на озере в теплую пору).

Он не боится темноты, холода, одиночества (наверное, но это не точно), выдуманных чудовищ, головы которых можно представлять, когда заносишь топор над очередным поленом для топки, голодной поры, труда, ответственности… Не боится ровно до тех пор, пока не осознает: холод бывает таким, что все тело сводит и дергает в ощущении, будто плоть отходит от костей; голод - таким, что голова кружится, и устоять на ногах видится тем самым трудом, к которому он как-то не был готов; ответственность - такой, что да, тебе приходится заботиться только о себе самом, но эта забота не про подоткнутое под ноги одеяльце, эта забота о том, чтобы хоть раз еще увидеть свою сестричку; темнота же… Темнота же бывает такой, что чудовища в той - отнюдь не выдуманные, а одиночество едва ли соотносится с понятием свободы.

Он думает, что не боится ничего ровно до тех пор, пока не оказывается в Бездне.

Когда Аякс уходил из дома - то был протестующий жест ребенка, акт небольшого юношеского бунтарства. Ему было немного совестно забирать единственный охотничий нож отца - тяжелый и увесистый, лежащий в ладони привычно, он сам ведь тем и освежовывал по нескольку раз в год туши загнанных на охоте оленей, - но кто ж ходит на войну с кухонными ножами матери.

С кем он там собрался воевать, в лесу-то? Даже прогуляв с пять часов, отщипывая от прихваченной буханки хлеба по кусочку просто от скуки, Аякс так и не придумывает. Потому что думал он о том, как было бы здорово вернуться домой не с пустыми руками, а с тушкой еще одного оленя. Хотя, погодите-ка, он ведь вообще не вернется домой! Раз уж ему накануне, после очередного стука в дверь соседей, сказали: от тебя, мол, проблем втрое больше пользы, ну почему, почему нельзя вести себя примерно и спокойно?! Значит, хорошо было бы повстречаться с волками. Желательно с одним для начала, но то уже капризы. Нож у него острый, прыти и ловкости ему не занимать, так что…

Он встречает первую тварь уже после падения, которому, казалось, не будет конца и края - и эта тварь на волков совершенно не похожа.

У него трясутся руки. Аякс отирает ладонью ни то горящее, ни то мертвецки бледное лицо, чувствуя: то становится влажным не только от испарины, но еще и потому, что у него все руки в странной, будто бы гуще и темнее человеческой, крови. Они скользкие, и когда он неловко роняет нож, звон кажется потрясающим воображение. А еще страхом враз накрывает таким - хладным и липким, почти что животным, - что он просто падает на колени на пол следом, как-то слепо нашаривает тот, режет пальцы, не сразу хватаясь за рукоять, но когда-таки сжимает на той пальцы, прямо так, по полу, отползает к ближайшей стене и прижимает нож к груди, как никогда не прижимал даже сестричку, убаюкивая - как нечто невероятно ценное и значимое.

Ему тринадцать и он только что впервые убил живое существо.

С другой стороны, а кто сказал, что эта тварь вообще хоть как-то была жива в известном смысле?

Сказок про Бездну ему не читали. Зато читали про ад. Так что Аякс справедливо решает спустя сутки: он в аду и находится. По всей видимости, стая встреченных в лесу волков, о которых он не помнит, была слишком велика. Как и количество прегрешений на его годы.

Здесь все состоит из лабиринтов, шорохов и теней. Бесконечные и никуда не ведущие коридоры. Ты вроде бы делаешь шаг - и снова как падаешь-падаешь-падаешь. Во тьму, во тьме же себя и обнаруживая по итогу. Тот самый момент - множество, великое множество моментов, - когда страшно не падение.

Страшно и дико по итогу открытых глаз - вот это.

Таких тварей он еще здесь не встречал.

И праведным ужасом до самой кости пробирает, когда Аякс осознает… Существо с ним…разговаривает? На совершенно непонятном, незнакомом языке: оно, окруженное щитом, жар от которого даже так, с расстояния, угрожающе лижет лицо, насмешливо стрекочет что-то, что он не в состоянии понять; не стоящее ногами на земле, свободно парящее в воздухе, тяжелом, словно бы сотканном из собственных желаний поесть и поспать хотя бы пару часов, желаний повернуть немножко время вспять, желаний никуда не ходить в то ранее утро, желаний хоть еще разок увидеть сестренку, братишек и семь…

Ладонь ему прожигает по ощущениям до самых костяшек пальцев, в которых крепко зажата рукоять ножа. Он каким-то внутренним чутье ощущает - с этим чудовищем он не справится. А потому совсем не корит себя за трусость, когда пробует сбежать.

А еще Аякс не встречал здесь…других людей.

Так что после очередного поворота за очередной угол в очередное никуда он едва ли не спотыкается.

Девчонка перед ним юна. Он ее явно помоложе, а еще весь, в отличие от нее, встрепанный, уставший, напуганный сверх меры, в то время как она смотрит на него с каким-то стылым любопытством - так Тоня смотрела на забавных зверушек, кроликов что ли, в вольерах на рынках столицы, - но… От стройности мысли у него в голове ошметки и осколки. Зато неосознанных параллелей - хоть отбавляй.

Аякс вдруг думает: а окажись в этом аду его сестра, он бы хотел, чтобы..?

Конечно же, хотел бы. Чтобы кто-то сделал вот так же, как и он сам сейчас. На самом деле, это просто; очень просто развернуться и ступить последние шаги по направлению к девчонке уже спиной, перехватывая нож покрепче и становясь в неправильную в корне (то останется одним из немногих ярких и не смазанных воспоминаний о Бездне в далеком будущем) боевую стойку. Просто он как тот, у кого на попечении трое младших (только не думать о том, что былибылибыли, а не есть теперь), не может себе позволить трусости той, посреди которой он бежит, как запуганный звереныш, дальше, оставляя девчонку, что ненамного старше на вид него самого, с подбирающейся ближе - он ведь слышит - тварью наедине, Аякс себе позволить не может.

Слишком заполошное, поверхностное дыхание не оставляет возможности на слова. Не получается выдохнуть даже: “беги отсюда”, только вот так держать за собственной спиной.

С другой стороны - вдохи и выдохи сейчас непомерно сладкие. Потому что, наблюдая, как тварь неторопливо выплывает из-за угла, Аякс вдруг осознает всецело: эти самые вдохи и выдохи вполне себе могут стать для него последними.