если у нас с порога не будет так, то выйди за дверь, закрой ее с обратной стороны, а потом зайди нормально

[indent] Мы давно друг друга знаем: подопытные, друзья, враги. Помнится, рука твоя всегда была тяжелой и если ты стучал в двери чьей-то комнаты, то сразу было понятно кто пожаловал - ты один умел так стучать, беззастенчиво и со всей дури.
[indent] Оба не ведаем полумер, оба так переданы цели, которой следуем. Нам нужна наша справедливость, и ею в душе мы упиваемся, оставляя день ото дня по нашим следам пепелище, даже если не хотим этого делать.
[indent] Благими намерениями вымощена дорога в ад - это про нас, потому что здесь сплоховали, каждый, делая то, что может спасти сотни жизней (или отнять).
[indent] Как же тебе там геройствуется, наш дорогой ренегат? Вспоминаешь ли меня? Понимаешь ли теперь?
[indent] [indent] Готов ли отвечать за то, что сделано?

армейское патриотическое воспитание обходит близнецов стороной, потому понятие верности им проще применять не к условно обозначенной территории, а к людям; николай в глазах обоих оказывается тем, кто эту лояльность заслуживает, задолго до восхождения на трон — потому в ряде вопросов доверяет сиблингам больше, чем самому себе.

привычный для большинства обитателей дворца образ короля в глазах близнецов наполнен множеством иных деталей. титула принца для их преданности недостаточно, но умение завоевывать сердца людей (и немного удачи) позволяет ланцову-младшему обрести то, чего не удостаивается кто-либо еще из королевской семьи.

особенно когда выясняется, что его принадлежность к ней — весьма спорный вопрос.

годы, проведенные плечом к плечу, наполнены поступками, словами, смехом и пережитыми кошмарами — вполне серьезное испытание для их дружбы, закаляющейся на выходе лучше любой стали; путь к маячащему впереди великому светлому будущему равки видится ими бесконечной полосой препятствий.

нырять в очередное пекло за амбициями николая?
близнецы безмолвно переглядываются и почти незаметно пожимают плечами.

тянет на обычный вторник.

Ну шо еще сказать - парень ищется в пейринг. Иттогоро почти канон, так что про них рассказывать не буду. С Хэйзо и Итто посложнее, но мы справились. Начинаться все будет как свободные отношения. Все обсуждаемо, поразгонять мысли мы любим. Сюжета на всю Иназуму у нас нет, но, если есть желание - можно устроить!

Ratonhnhaké:ton ióntiats, raké:ni.
Хэйтем не знает как это переводится на английский и часто игнорирует фразы, которые при встрече или прощании говорит Радунхагейду. Хэйтем зовёт его сыном, хоть и не дал ему имени - только жизнь, когда-то. Хэйтем зовет его Коннором, именем чужим, которым окрестил его наставник - Ахиллесу выговорить “Радунхагейду” было сложнее, чем назвать его так же, как давно умершего родного сына.
Радунхагейду уважал желание наставника, тот был хорошим учителем и помог ему научиться как достичь того, что он хотел - убить всех виновных в смерти матери.

Так просто было видеть их портреты каждый день, тренируясь, изучая лица и готовясь однажды всех их убить. Всех до единого и Великий Магистр тамплиеров Хэйтем Кенуэй исключением не стал.
Ровно до момента их встречи, не той, на площади, когда Радунхагейду смотрел издалека и слушал тихую речь Ахиллеса, а когда отец застал его врасплох и приставил лезвие к горлу.
А потом не убил.

Хэйтему любопытно то, как сын охотится, как убивает, говоря что-то на своем языке, повторяя из раза в раз одно и то же. Точно так же, как повторял в разговорах “Ratonhnhaké:ton ióntiats, raké:ni.”

У Хэйтема нет семьи - не было, после той жуткой ночи, но тогда он был еще мальчишкой, а потом вырос и стал Великим Магистром. Сестра - она не в счет, она все еще верна идеалам братства, а он от них давно излечился.
У Хэйтема есть сын. И это любопытно вдвойне, видеть свое продолжение. Что-то между ними меняется с течением времени и это что-то Хэйтема беспокоит, но он еще не осознал до конца в чем именно было дело.

Бледнолицые невежественны - Радунхагейду говорит это отцу, который, прожив столько лет здесь, так и не попытался выучить немного слов на языке ганьягэха. Не пытается даже тогда, когда не может понять чего именно от него хочет “Коннор” когда повторяет одну из своих излюбленных фраз сразу после того, как Хэйтем окликает его по имени или обращается как-то иначе. Иначе - это сын или мальчик, пускай последнее и было уже применимо с натяжкой.
Отец в ответ называет их племя дикарями.

Они балансируют на лезвии ножа все то время, что проводят вместе. То сближаются, то отдаляются, каждый сомневаясь в правильности своих поступков и величине опасности в том, втором, для дел братства/ордена.
Хэйтем знает, что сын его слишком горд и упрям, а еще его кровь горячая - кипит будто, пусть тот и кажется обычно тихим и спокойным.
В тот раз кровь кипела слишком сильно и их пути окончательно разошлись, чтобы пересечься вновь один единственный раз.

Хэйтем любит когда все идет так, как он запланировал - встречи, события, чужие жизни. Только вот почему-то сын его из этой паутины пытается выбраться и даже успехи делает.
Возможно, потому что отец так и не дал ему имени? Вместо этого называл обезличенно “сын” или “мальчик”, повторял за наставником “Коннор” и ни разу не назвал тем именем, которое ему при рождении подарила мать, хотя бы чтобы проявить уважение к ее памяти.

Ахиллес был хорошим учителем. Ну а Хэйтем - Хэйтем был лучшим учителем. Потому что просто научить достигать цели. Сложнее научить делать то, чего всем сердцем не хочешь, но это необходимо.

Руки сомкнулись на шее - лезвие вошло в податливую плоть. Отец подарил ему жизнь дважды.

Хэйтем говорит, что гордится им. И что нужно было убить его раньше - в воздухе повисает несказанное “пока я еще мог”. Радунхагейду кажется, что Хэйтем передал ему умение делать то, чего не хочется полностью, всем сердцем, до самой последней капли, а сам в тот же миг лишился такого необходимого ему сейчас знания.
Прощай отец - вот что он отвечает вместо того, что сказать ему хочется. Верно, Хэйтем так и не изучил язык ганьягэха, но ведь он мог задать всего один вопрос и получить ответ.

Ratonhnhaké:ton ióntiats, raké:ni - меня зовут Радунхагейду, отец.

В семье Ландау один закон - отец. Это автократия, где не существует просьб - только приказы. Когда-то он был намного мягче (в сравнении с собой настоящим), а сейчас, с годами, его характер оставляет желать лучшего и мания контролировать все аспекты жизни домочадцев выглядит как маниакальность.
В семье Ландау один преступник - Сервал. Она пошла против воли отца, она разорвала свой личный порочный круг и теперь сама по себе, окруженная болью воспоминаний, последствиями выборов и возложенной на себя ответственностью за будущее Белобога. Она - вихрь, она - бунтарь, она слишком яркая, чтобы ее не замечать и не восхищаться, не тянуться и не идти следом.
В семье Ландау один солдат - Гепард. Он четко следует установленным правилам, позволяет загонять себя в рамки и следует тому пути, который ему приготовили: отец, Коколия, судьба - не потому что он этого хочет, а потому что все его существо стремится защитить сестер. Сервал - от Коколии, Рысь - от влияния отца и его виденья будущего для младшей дочери. И на плечах Гепарда пусть не небосвод, но жизни жителей Белобога в большинстве своем, каждый раз, когда он уходит во фрагментум.
В семье Ландау один истинно свободный - Рысь. Она наблюдает за другими и не повторяет их ошибок, принимает решения за себя сама, даже если они противоречат воле отца. Рысь - намного больше кошка, чем ее старшие сестра и брат, потому почти всегда гуляет сама по себе.

Рысь младшая, но так и не стала отрадой родителей, как дочь. Они не заменили Сервал на ребенка, который соответствовал бы их пониманию и виденью идеальной Ландау - очередное разочарование для них, очередная проблема для Гепарда, но он - щит.
Щит всегда прикроет, даже если в тебя летит бесконечность обвинений и упреков.

Гепард видит в ней отдушину и вспоминает маленькую девочку, которую он оставил одну дома, став Среброгривым Стражем, будто она оказалась не с родителями, а в клетке с хищниками.
Маленькая девочка росла и не напоминала ни его, ни Сервал - была другой, но так же упорно шла к своей цели - в сердце его поселилась надежда на то, что хотя бы одна Ландау будет однажды счастливой.

Рыси готовили жизнь доктора - посвященную своим пациентам, где-то в полевом лагере или госпитале Белобога. Она исправно училась до тех пор, пока не выпустилась из Академии, а потом изъявила желание стать исследователем. Семья была против. Гепард был против.
За стенами города опасно - так он считал, пока не пришло осознание, что еще опаснее быть близко к Коколии. Чем дальше от нее Рысь - тем спокойнее будет ему.

Гепард исправно посещает каждый концерт Механической Горячки, слушает песни Сервал, ее гитарное соло и клавиши - Рысь нашла себе место по вкусу, используя с пользой годы домашний занятий по игре на фортепиано.
Когда он видит их вместе на сцене, знает что все что он делает - не зря.

В семье Ландау всё довольно просто: если хочешь что-то сделать, то просто идешь и делаешь - переиначенные слова отца, обретшие совершенно иной смысл. Ей комфортно наедине с собой, горячим чаем и отблесками северного сияния.
А что будет дальше - только в ее руках.

О ворожеях известно не так уж и много, потому как они считаются довольно агрессивными и мало кто смог уйти из их когтей живым. Счастливчики те, кто смог себежать от погони или одолеть лесную ведьму в практически неравном бою, так как те быстры, коварны и бьют издали силой заклинаний столь разрушительной, что нужно обладать невероятной удачей и не менее невероятной защитой. Те, кому не повезло, навсегда исчезали в их хижинах, становясь главным блюдом, а после украшением для кривой плетени и кольев вокруг, становясь предупреждением для таких же беспечных.
Больше всего о ворожеях знают Изгои, живя с ними бок о бок, и это откровенно разрушает образ беспощадных, бездушных, кровожадных существ без капли человеческого за свой душой, давно уже отданной даэдра. Так может, не все, что мы знаем о них это правда? Как, впрочем, и неправда. На самом деле, у каждой ворожеи своя уникальная история, потому как не всегда ими становятся одни лишь старухи - молодые девушки или женщины по каким-то причинам убегают из дома и становятся теми, кто заставляет стыть в жилах путников и мирных жителей кровь.

Я зарекался пить с незнакомцами много раз, но обычно это они отключались первыми. В этот раз мне и Довакину не так повезло - Сэм нас развел как детей и вот, за всего-то одну ночь мы успели посетить многих ранее незнакомых нам людей в совершенно разных местах Скайрима, и мне даже не хочется знать как это произошло, потому что ответ будет прост - даэдрова его мать. Среди прочего, мы успели пообещать тебе свадьбу, семейную жизнь и любовь до самого ее конца. Ты почему-то согласилась, явно не заглянув в наши честные глаза при этом.
Дорогая, мы не можем быть вместе! Дело не в тебе, а во мне (и в Довакине) - я попросту недостоин тебя, столь утонченной и сведущей в тайных магических искусствах. Впрочем, еще мы были вусмерть пьяны и ничего про данные обещания не помним, но разве это должно омрачать наше с тобой расставание? Обещаем, ты навсегда останешься в нашем сердце как яркий пример незабываемой, сильной и властной женщины, чей образ я точно пронесу в памяти сквозь года и века своей, теперь уже бессмертной, жизни. Я обязательно тебе напишу и пришлю гонца! Обещаю выбрать самого симпатичного и упитанного.

Священник, бастард, император. Человек, на которого молились мы все, Клинки. Человек, который выбрал путь небожителя, бросив всех нас вместе с Империей. Человек, который всех нас спас. Я впервые увидела тебя в простом жреческом облачении, не зная еще ничего ни о тебе, ни о том, куда приведет судьба меня саму. Я прошла всю эту войну на чистой преданности тебе лично. А потом ты ушел. Наверное, так было надо.

Эй, Дороти, а помнишь мы с тобой воображали, будто попали в волшебную страну? Помнишь наших друзей, которых мы придумали, для нас двоих? Помнишь приключения, о которых мы друг другу рассказывали, делясь наивными детскими фантазиями? Помнишь то, насколько они отличались? Все эти истории, рассказанные где-то в укромном месте, где нас не найдут мои родители и не запрут меня на несколько бесконечно долгих дней за то, что я бездельничаю. Весь этот восторг, наш с тобой, все мечты.

Помнишь?

Я почти забыл.

Говорящие животные, монстры, волшебницы и колдуньи - они все только плод нашего воображения, ведь так? Не настоящие, это глупости, бесполезные мысли маленьких детей, коими мы и были. Нет, я вовсе не повторяю слова отца, я правда так думаю. В перерывах между тем, как перед глазами носки волшебных туфелек считают желтые кирпичи с каждым шагом. Сколько их всего было?
Я всегда сбивался со счета, если честно.

Ты была единственной, с кем я мог поделиться. Единственной, кто верил и понимал, потому что ты (такая же) мой лучший друг, поддерживающий меня во всех пустяках. И даже сейчас, спустя столько лет, ты все равно выбрала меня - отправилась на поиски после того как я бесследно исчез. Так же, как и мой отец до этого.
Ты ведь знаешь, почему он исчез, Дороти?

О, конечно же, ты знаешь.

Мои родители всегда были чрезмерно фанатичны в своей вере, карикатурно-религиозны, воспитывая меня не то что в жестких рамках - в испанском сапоге, только был этот сапог на все тело и перекрывал мне воздух полностью. Любая провинность - я отродье, любая осечка - я жалок и бесполезен. Любая попытка сблизиться с кем-то - взращивание гордыни и тщеславие.
За нами они следили наиболее пристально, особенно когда мы повзрослели, ведь были уверены, что мы можем начать жить “во грехе”. В чем-то они были даже правы, потому что с тобой рядом я действительно начинал жить, а не существовать. После смерти Тото это ощущалось как никогда остро.

Помнишь как она умерла? Укусила кормящую руку, защищая меня. Это было так странно, знаешь? В любом случае, если я когда-то и вернусь в тот дом, то лишь затем, чтобы навестить ее могилу. Ужасно скучаю по ней, Дороти. Вы как две половины меня. Были. Теперь осталась только одна - ты.

Почему я сбежал? О, ну, я просто испугался. Подумал, что твой дядя все равно меня видел и теперь в живых не оставит. Думаешь, не стоило? Какая теперь разница, я все равно сбежал и не могу сказать, что сильно жалею.
Но вот на мясо смотреть, пока что, все еще не могу. Когда в округе пропадали люди, никто и подумать не мог на вашу семью, да? А ведь мы родственники, хотя и дальние, но никто из нас до последнего не знал что на соседней ферме живут каннибалы.
Наверное, родители были правы и я отродье. Ведь меня больше волнует сам факт того, что мясо на столе было человеческим. Но абсолютно не волнует, что когда-то это мясо было моим отцом.

Кто я после этого?

Ты всегда была сильной и смелой, Дороти. Всегда заставляла меня идти вперед, если я сомневался. Сейчас я сомневаюсь, как раньше не сомневался ни разу. И мне очень нужна твоя помощь.

Ее руки всегда холодные, а взгляд уставший и изможденный. Шоко давно бросила курить, однако, оставаясь наедине сама с собой, в моменты тоски и гнетущей печали, она позволяет себе затянуться, наполняя легкие едким, ненавистным дымом. Он напоминает ей о молодости, о студенческих годах и собственной беспечности; он окутывает ее, застревая в волосах, и вязкие болезненные воспоминания вновь заставляют ее притронутся к бокалу. Алкоголь не решает проблемы, он лишь на время позволяет ей забыться, бережно приглушая душевную боль.

На людях она спокойная, сильная личность; ее печали скрыты под семью замками и лишь Сатору знает о каждой из них. Она так и не смогла абстрагироваться от потерь, не смогла пережить смерть Сугуру. Касаясь пальцами холодной стали резекторского стола, она вспоминает своих товарищей: сколько их было и сколько еще будет на этом ненавистном холодном металле. Взвалив на себя груз вины за все произошедшее, она нашла точки соприкосновения с Годжо; топить горечь и сожаление друг в друге – все что им осталось.

Секс без любви и обязательств как простая разрядка, чтобы пережить очередной долгий день. Он нашел свою отдушину в преподавании, она в затяжных рабочих сменах, все идет как идет, и никто никому ничего не должен. Раскуривая сигарету, она протягивает ее ему, а он, как и прежде, отмахивается, подбирая вещи с холодного кафельного пола; бездушный кабинет для вскрытия – они оба ненавидят это место, но именно здесь время словно останавливает свой ход.

«Я Тот, Кто к югу от Моей стены, повелитель богов, царь небесный, правитель обеих земель, творец душ, дарующий душам венцы, существенность и бытие, Я творец душ и жизнь их в руке Моей, когда Я желаю, Я творю и живут они, ибо Я творящее слово, которое на устах Моих и премудрость, которая в теле Моём, достоинство Моё в руках моих, Я — Господь».

[indent] Бог-демиург. Творец мира, бог мертвых, бог правды и порядка.
[indent] Супруг Сехмет, отец Нефертума.

[indent] Птах — единственный в своем роде бог. И не потому, что создатель мира. Он — единственный, кому под силу совладать с тяжелым нравом Сехмет. Тот, кого она в действительности уважает, и, что важно, до дрожи боится. Не из-за грубости, не потому что опасен, а оттого, что она знает, что никогда не будет полностью достойной стоять рядом с ним, не говоря о том, чтобы заслуживать ту любовь, что он готов отдавать.

[indent] Когда рядом, бесстрашная и неудержимая львица, практически у ног мужа стелится, ласку и одобрение выпрашивая. И брак этот был бы идеальным, не чувствуй Птах от нее этот страх, что никогда вызывать в богине не намеревался. Он позволяет ей сбегать, бесчинствовать, раздирать мелких божков и тварей мифических на клочки, развлекаться со смертными в угоду своей скуке, потому что понимает — она не создана для того, чтобы служить молчаливым, пусть и прекрасным, дополнением к кому-либо, ее удел — война, раздор, защита Египта и, как не странно, справедливость. Сехмет не под силу оставаться спокойной и мудрой дольше, чем то бывает необходимо. И она снова срывается, вымещая злобу и бессилие на ком-нибудь, где-то там, на другом краю света, подальше от того единственного, кто в самом деле способен дать ей все, чего она так хочет.

[indent] Быть далеко — тоже испытание. То самое, что не под силу уже ему. Обладать строптивицей, гася ее темперамент, лишь затем, чтобы поглотить пламя всецело — то, чего Птах желает. И все же сдерживается. Отпускает, догоняет, хватает, до хруста любимых костей сжимая и позволяя гулящей кошке в ни с чем не сравнимом спокойствии заснуть на своем плече, ведь знает — она рядом с ним может восстановить любые полученные раны, и только с ним не стесняется своей слабости, той, что никто не видит. А разве не этого он для нее хочет? А чего желает для себя?