Мокрый язык поспешно обводит шершавые губы. Взгляд голубых, подёрнутых Бездной глаз переходит то с одного говорящего на другого, то с пола на потолок, в состоянии уважительной скуки. Не пропуская мимо себя ни единого слова старших, но не особенно вдумываясь в их смысл, Чайльд Тарталья слегка подпирает тяжелую от взаимных подколов и стратегических соображений рыжую голову: большинство из этого не касается его напрямую, и никогда не коснётся. Присутствуя здесь, он лишь следует дружескому совету от Пульчинеллы: “Пользуйся тем, что они не воспринимают тебя всерьёз. Наблюдай и учись, мой мальчик.”
Он бы с большей радостью наблюдал и учился в бою. Плести сети интриг, выступая то заодно, то друг против друга, ー не то, чему…

“Хм?” ー В общем гуле чужих голосов краткий переброс фразами тут же теряется, но исчезающая тяжёлая тень от фигуры Первого из Предвестников не уходит от взора: его присутствие, как и отсутствие, ощущается ярче, чем у других. Или, может, это всего лишь игра подогретого любопытством воображения? Чайльд затихает, словно бы затаившийся зверь, ー выжидает несколько долгих, тянущихся мгновений, хотя, по правде, в этом совсем нет нужды ー и отступает в тень между колоннами, незаметно сливаясь с ней, будто ручей с рекой. Если кто-то из остальных Предвестников и замечает пропажу, то, по всей видимости, решает, что неусидчивому мальчишке попросту стало скучно.

Первые несколько поворотов даются ему легко, следующие ー труднее, но юноша не бросает своих намерений, ー вовсе наоборот, чем сложнее становится эта игра, тем сильней обостряются его чувства. И всё же, короткая гонка сама по себе оканчивается посереди ледяного сада: интуитивно кажется, что невозможно, чтобы кто-то похожий на Капитано внезапно исчез, не оставив следа в глубоком снегу, невозможно, чтобы его застали врасплох, ー но рокочущий голос Первого из-за спины вызывает почти инстинктивный, необъяснимый испуг. Страх загнанной в угол жертвы, до сих пор крайне наивно считавшей себя охотником. 

ー Ах! ー Чайльд натягивает на побледневшие губы улыбку, делая вид, что всё идёт так, как задумано:
ー Ну… Например, ー он сощуривает глаза, ー Твоё любимое блюдо? Если подумать, никогда не видел, чтобы ты ел…
До того, как первый, наивный и самую малость нелепый вопрос разобьётся о тишину, Одиннадцатый предвестник, чуть осмелев, добавляет:
ー Или… Откуда ты родом? Где научился сражаться? ー Нетрудно понять, что на самом деле ему больше всего интересен именно этот, последний вопрос.

Густая тягучая тьма под маской Предвестника не выражает почти ничего. В отличие от живых, человеческих лиц, к которым Тарталья успел привыкнуть ー в казармах, на оживлённых улицах и в кругу семьи, ー невозможно представить, чтобы этого, с позволения сказать, лица коснулись тревога, радость или хотя бы банальное раздражение. В этом Первый больше похож на пришельца из Бездны ー возможно, это даже недалеко от правды, хоть и энергия, исходящая от него, не похожа на ту, которой лучатся безумные твари и те немногие, что способны бороздить волны тьмы, сохраняя рассудок. Напоминает ли он о Скирк? Возможно. Частично.
В Снежной не принято улыбаться чужим, незнакомым людям, но Чайльд улыбается, словно пытаясь заполнить этой улыбкой звенящую пустоту ー одними лишь уголками рта: беззаботно, беззлобно. Презрение ー всяко лучше, чем полное игнорирование его существования. Но презрение ли это?

Дождь. Дождь над Ли Юэ. Тысячи алых бумажных зонтиков исчезают в вечернем сумраке, ー растворяются в нём, словно кровь в нескончаемом бурном потоке реки. По ушам режут смех и топот ребячьих ног: для детей, родившихся в Гавани, этот дождь ー скорее всего, самый первый в их жизни, ー значит лишь радость, веселье и предстоящую радугу в небесах.
Перешёптываясь, их растревоженные родители наблюдают за небом, разорванным в клочья: для них этот дождь ー символ новой эпохи. Признак того, что силы Гео Архонта, тысячи лет хранившие мир и солнечный свет в этих землях, надёжно укрыв их от ветра и туч при помощи гор и скал, теперь постепенно рассеиваются, ー уходят назад к земле.

Для Аякса этот дождь означает, что у него почти не осталось времени.

Сломя голову он бежит по широкой каменной улице, по привычке заглядывая во встречные лица: “Чжун Ли. Вы не видели господина Чжун Ли?” ー С яростью отталкивает тех, кто пытается остановить его, с криком взмахивает клинками, когда миллелиты пытаются заградить ему путь, обвиняя в предательстве, ー и людская толпа расступается перед ним, безумным: никто не решается вступить в бой с человеком, которому, кажется, больше нечего в этом мире терять.

Его нет на пристани, нет в “Трёх чашках”. Нет ни в шатре “Синьюэ”, ни в “Народном выборе”, ни в ритуальном бюро, где директор Ху, непривычно бледна и тиха, сообщает ему, что “их друг” этим утром покинул город и больше в нём не появлялся.

От дурного предчувствия горло пережимает, словно удавкой, и ноги, скованные холодной болью от долгого бега, подкашиваются: он опоздал. Он опоздал и теперь уже никогда не сможет ни попросить прощения, ни попрощаться. Наивный ребёнок. Глупец. Ничтожество. Для чего нужна вся эта сила, если нельзя спасти того, кого любишь… Кому так и не смог сказать…

“Моракс… Ему уже не помочь, и он знает. Этот контракт… Последнее желание Властелина Камня”, ー слова Царицы по-прежнему гулким эхом разносятся в голове: в них нет ни злобного торжества, ни сочувствия, ー лишь холодная и глухая печаль ー то единственное из чувств, на которые Она осталась способна. И всё же, на миг ー посреди лютой стужи ー вспыхивает воспоминание о былой Любви: “Глупый мальчик…”

“Беги. Попытайся спасти его. Или умри, пытаясь. Ты больше мне ничего не должен, Аякс.”

И он бежал. Во второй раз бежал из родного дома, ー оставляя семью, оставляя своего Бога… Нет. Он больше не Чайльд Тарталья. Безбожник, отрёкшийся и от титула, и от веры. Вернувший себе своё имя назад из пепла. Вернувшийся в пепел и грязь, чтобы там, во тьме, отыскать кого-то, кто стал ему светом.

Силы в конце концов покидают его, ー поскользнувшись, юноша шлёпается коленями наземь, в растёкшуюся от влаги грязь, тут же мерзко пропитывающую ткань светло-серых штанов, добираясь до голой кожи.

ー Пожалуйста, ー он не знает, кого он молит теперь. Небеса глухи, а боги ー слепы, бессильны, жестоки или потеряны. Некого больше просить, но он просит, склоняясь в самую грязь, перед самой землёй, первородной матерью всех элементов:

ー Пожалуйста…

Дай ему жить. Во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. Я всё отдам. Свою гордость, всю свою силу. Пусть стану немощным и беспомощным, как старик. Забери руки, ноги. Глаза. Только не дай ему просто угаснуть там, в одиночестве. Я прошу тебя. Заклинаю.