| « мы так и не решили, ты был для меня братом, или отцом. ты был для меня всем. »
все мои первые воспоминания связаны только с тобой. ты нашёл меня, когда мне было три, и с тех пор мы больше не расставались. я даже пошла в эту проклятую экспедицию только потому, что не представляла, что буду делать в люмьере без тебя. мне становилось пусто и страшно от мысли, что я не найду тебя в твоей мастерской, не услышу твой голос, и не вызову тебя на очередной дружеский поединок. люмьер без тебя — ничто. как и я. маленькая неполноценная девочка, у которой никогда не было семьи, пока не появились вы с эммой. ты знаешь, что я была готова [ и способна ] ради тебя на всё, потому что ты был первым человеком, которого по-настоящему искренне полюбила маэль. и который также честно полюбил её в ответ, полностью приняв в свою семью, сделав её частью. ради тебя я способна на всё. кроме того, чтобы спасти тебя от смерти. я знаю, что это моя вина, и сделаю всё для того, чтобы это исправить. я подарю тебе новую, лучшую жизнь, и нарисую её во всех красках. я верну тебя домой, гюстав, я изменю твою реальность так, как захочется тебе, потому что ты этого заслуживаешь. потому что я никогда не буду воспринимать твоё отношение к себе, как должное, и всегда буду рядом. всегда, даже если ты никогда не простишь меня, узнав правду о том, кто я такая. даже если тебя никогда не существовало.
MAELLE
В десяти словах:
Привет, Гюстав, прости, что ты умер.
А теперь помоги мне.
Если бы я сказал, что позволил Ренуару тебя убить с тяжёлым сердцем, я бы солгал. Я точно знал, что и зачем делаю. Ты — лидер остатков Экспедиции 33, лучший инженер Люмьера, человек, умеющий думать головой. Тебя насторожил бы чужак, который не может даже связно объяснить, как выживал больше полусотни лет среди невронов, почему не стареет и не может умереть. Ты бы не принял ответ «Я сам не знаю», которым я легко прикрылся перед твоей группой, когда тебя уже не было с ней. Твоя смерть — отвратительная и шокирующая жестокостью — дала возможность мне заслужить место в Экспедиции 33. Особенной Экспедиции. Я знал, что или эта Экспедиция добьётся цели, или уже никакая.
Своих решений нужно придерживаться до самого конца. Моё было принято так давно, что я не задавался вопросами морали и принёс тебя ему в жертву. Мне было всё равно, потому что ты, я, твоя Экспедиция, Люмьер — ненастоящие. Все мы будем стёрты, когда я доведу твою сестру? дочь? до Монолита, и она изгонит Художницу с Холста.
Я не надеюсь, что ты меня поймёшь, когда новая Художница вернёт тебя к жизни. Но верю: ты найдёшь в себе силы встать на мою сторону, когда я расскажу тебе, что такое на самом деле наш мир, и какая опасность грозит Маэль. Нам обоим не хотелось бы её потерять, верно?
VERSO
• у нас здесь постканон в версии маэль, которая совсем не желает расставаться со своими любимыми, поэтому добро пожаловать, дорогой гюстав, ты снова жив, и понятия не имеешь о том, что конкретно происходило после твоей смерти. мы канонично оставили его с софи, потому что маэль казалось, что они такая идеальная пара, так что на ваш выбор останется решить, а так ли это, или сходиться с бывшими ещё раз идея не очень хорошая. я так вообще шипперю гюстава и люнэ, и что вы мне сделаете....
• версо начинает понемногу подозревать, что маэль слегка корректирует реальность так, как ей удобно. и не может поделиться своими сомнениями ни с кем, кроме гюстава, ведь кому ещё здесь можно доверять, кто, кроме него, знает и понимает её настолько хорошо. лично я уже слышу треск разбитого сердца гюстава, когда он узнает всю правду о том, какова его любимая маэль на самом деле. и когда ему придётся выбирать, на чьей стороне играть дальше, зная все новые вводные;
• не требуем актива 24/7, только максимальной заинтересованности в развитии сюжетных линий, и любви к миру экспедиции. приходите в гостевую, зовите меня или версо, мы всё покажем и расскажем, обсудим и решим, и нальем вина из эскье да, версо? очень ждём ♥ внешность конечно же можно сменить, но если это не идеальные гюстав и софи, то я не знаю 
мой пост [indent] Где-то в глубине души она понимала, что поступает неправильно; каждый день, каждый час, утаивая часть информации своей жизни, которая наверняка должна была быть услышана в семье. Но когда-то давно papa сказал ей, что семья — это довольно сложно, особенно такая, как у них, и с тех пор Алисия различать полутона и намёки научилась прекрасно. Каждая из ролей, которую они исполняли, была распределена, и работала, как хорошо отлаженный механизм каминных часов в большом зале. И в этих ролях от неё, Алисии, ожидали меньше всего. Яркий софит внимания родителей был направлен в чью угодно сторону, кроме неё; казалось, ей было достаточно просто дышать и существовать, и ничего большего от неё и не ждали. Может быть, ещё не нарушать правила, когда-то принятые на семейном совете. И в этом вопросе у неё были определённые трудности.
[indent] Записка, переданная ей Леоном вместе с утренней доставкой продуктов в дом, давным-давно догорела в пламени камина у неё в комнате. Теперь [ даже если постараться ], будет сложно найти любые улики или доказательства, связывающие Алисию с младшим сыном Бушеров. Писателей. Слово, которое было запрещено у них в доме больше, чем какое-то ругательство. Иногда она задавала себе вопрос, почему продолжает делать то, за что и без того не лучшее отношение к ней со стороны maman или Клеа станет разрастаться, подобно смертельному вирусу в теле. Этот вопрос висел где-то на задворках её сознания; Алисия отодвигала его, как любое неприятное дело, обещая себе, что обязательно подумает об этом позже. Когда-нибудь. Но чем больше проходило времени, чем более не заметной ей удавалось быть, придумывая какие-то нелепые оправдания, почему она задержалась в городе, тем более ясным был ответ. И он пробуждал у неё в душе чувства, которых там раньше не было; что-то, похожее на вызов, и пробудившуюся гордость. Если она всё равно останется незаметной, и не самой нужной семье, когда играет по правилам, значит, она изменит их, и станет играть по своим. Какая разница, если итог от этого будет неизменным: она останется виноватой в любом случае, будет ли исполнять роль самой и д е а л ь н о й в мире дочери, или нет.
[indent] Она застёгивает на себе любимый чёрный плащ, прячет волосы под капюшоном: привычная предосторожность, может быть, немного излишняя. За последние месяцы она совершила пять подобных ночных вылазок, и за это время никто не заметил её отсутствия. Иногда Алисия думала: если бы она не вернулась вообще, кто-то когда-то заметил бы её отсутствие? Если бы вышла из Союза Художников, оставшись у Писателей? Вышла бы замуж за одного из них, променяла свой редкий талант на более скудную [ и жалкую, по версии Алины, конечно же ], возможность творить с помощью слов, а не визуализации? Эти мысли причиняли ей приличное количество боли, потому что Алисия знала: поступить так она не сможет никогда. Как бы не была тяжела жизнь в её семье [ точно, папа, ты был прав ], лишиться возможности быть её частью для неё будет чем-то ещё более невыносимым.
[indent] Алисия привычным движением руки запирает свою дверь; настолько тихо, чтобы щелчок замка не разбудил даже возможных мышей, которых она иногда находила в подвале. Так как её прошлые ночные исчезновения проходили, как по маслу, она расслабилась настолько, что даже не придумала никакого убедительного оправдания своим действиям, в случае, если её кто-то увидит. Учитывая ночное время суток, сочинить историю о срочном походе за бутылкой молока, или недостающими красками будет как минимум нелепо. Но она отмахнулась и от этой назойливой мысли, замерев перед дверью Версо, по левой стороне коридора от её двери. Он тоже далеко не всегда утруждал себя объяснениями, куда и зачем идёт в тот или иной раз, и Алисия почувствовала странное желание дёрнуть за его дверную ручку, проверив, заперта ли она. Её пальцы скользнули по резному металлу, так и не потянув на себя. Рисковать просто так не стоило: у неё не было ни единой убедительной отмазки на тот случай, если он у себя, и всё-таки проснётся. Отвернувшись от двери, она как можно тише прошла по коридору в самый конец, к незаметному круглому окну, пролезть в которое позволяли только её скромные размеры, и больше ничьи. Возле него на землю снаружи очень удачно опускались тяжёлые ветви плюща, которыми она давным-давно научилась пользоваться вместо верёвки. Тяжелый и язвительный голос внутри задавал ей вопрос: а если она спустится вниз по главной лестнице, включив весь верхний свет, и распахнет центральную дверь в особняк, разбудив всю семью? Тогда хоть кто-нибудь из них поинтересуется, куда и зачем она идёт, или даже тогда она не получит в свой адрес ничего, кроме недовольства из-за того, что кого-то разбудила? Алисия вздыхает, набрасывая на волосы капюшон, и проворачивает оконную ручку, чтобы распахнуть круглые створки. Когда-нибудь она обязательно это проверит.
Но не сегодня. Когда-нибудь.
[indent] Уцепившись за скользкие после недавнего дождя зелёные листья, она начинает свой спокойный спуск вниз: ей совершенно некуда торопиться, она и так вышла [ вылезла ] из дома с приличным запасом времени. Уйдя в свои мысли, она не сразу замечает движение по правую сторону от себя. И только когда её ноги наконец-то опускаются на траву, Алисия вздрагивает от знакомого громкого лая, который слишком похож на резкий выстрел в ночной тишине. — Моноко! Откуда ты взялся, — она тут же присаживается на корточки возле подлетевшего к ней пса. Пытается погладить его по голове, просунуть руку под шершавый язык, которым тот пытается лизнуть её пальцы, — Tais-toi, tais-toi, — шепчет тихо, а её сердце колотится как бешеное, по мере того, как лай собаки становится реже, но всё равно не прекращается. — Ну пожалуйста, успокойся, — Алисия смотрит на него умоляюще, поднимаясь на ноги, и по сторонам оглядывается с нарастающей паникой во взгляде. Если Моноко здесь в такое время, значит, с какой-то безумно высокой статистической вероятностью, она наткнётся не только на него. Она знала их собаку слишком хорошо, и ночные прогулки в одиночестве едва входили в список его любимых занятий.
[indent] Алисия поднимает голову наверх, быстро пытаясь прикинуть расстояние до окна. Но, как только слышит шаги у себя за спиной, темп которых узнала бы из тысячи, понимает, что ей ни за что не успеть. Как и не провалиться сквозь землю, не раствориться в воздухе, и не сделать вид, что она ходила во сне [ в таком-то виде ]. Увидев Версо первым, Моноко наконец-то замолкает, и радостно бежит в его сторону; Алисия закатывает глаза, и прислоняется спиной к холодной стене особняка, пытаясь хотя бы так стать меньше и незаметнее. — Traître, — тихо и обиженно бросает в сторону Моноко, и смотрит на подошедшего к ней брата с таким видом, будто здесь не происходит вообще ничего особенного. Её раздирает любопытство относительно того, где он был этой ночью, и откуда возвращался, но на чаше весов этот вопрос проигрывал её собственному незавидному положению. Она вскидывает подбородок выше, и снимает с волос капюшон, стягивая его вниз. Теперь-то прятаться точно бесполезно. Кроме того, Алисия прекрасно знает главное правило — успеть сказать ему что-то первой, пока не начал он. — Ты не видел меня, я не видела тебя, — отлипает спиной от стены, и делает несколько шагов вперёд, надеясь, что выглядит уверенной, а не испуганной. Какая же она дура, и почему была настолько беспечной, что не подумала даже над самым нелепым оправданием? — Идёт?
пост версо Версо тонко чувствует, где проходит грань, за которую заходить он не может. Здесь, в родовом особняке, он — наследник семьи и редкого дара, и Версо ещё в детстве уяснил, что чем быстрее примет правила этой игры, тем проще ему будет. Сопротивляться бесполезно, зато если Версо ставил эту мысль выше всего остального, то и ему становилось чуть легче дышать. Он многое схватывал на лету, а эту простую истину и вовсе усвоил с младенчества. Сначала — уроки живописи под требовательным взором матери, затем — она поучит с ним партию на рояле в большом зале. С утра и днём он живёт по расписанию: уроки с учителями, что приходили в особняк и сменяли друг друга чётко по времени, домашние задания и дополнительные занятия, которые отец считал не менее важными, чем основные, — фехтование, верховая езда, риторика и латынь. И если — если — он делает то, что от него хотят, поступает так, как от него ждут, то родители будут смотреть сквозь пальцы на всё остальное. Эта мысль стала его самым верным другом. Версо всегда держал её в голове и привёл во взрослую жизнь. Самым сложным здесь было верить самому: всё, что он делает, стараясь заслужить глоток свободы, — действительно то, чего он хочет от своей жизни. У Версо получалось — более или менее. Как только он начинал сомневаться, в огромном особняке ему становилось тесно.
Так очень давно был достигнут паритет. Версо принял будущее, которое его ждёт, — быть Художником, со временем стать важным звеном в Союзе, продолжать дело своей семьи, полноправно вступить в борьбу за её влияние, сменив отца и продолжить его фамилию. Это было так естественно и закономерно, что противиться стало бы глупостью. Но пока — пока — Версо продолжал оберегать своё право на другую жизнь, в подробности которой семья была не посвящена. Он заслуживал это право каждый день, покорно посещая вместе с родителями и Клеа собрания, вникая в проблемы и опасения Союза и много работая над холстами в мастерской. Едва ли Ренуар позволил бы Версо подобное, будь на это только его воля, но на сторону Версо неизменно вставала Алина, спорить с которой тяжело было даже главе семьи. Поэтому, справившись с ролью правильного сына, оправдывающего возложенные на него высокие ожидания, Версо уходит — или правильнее сказать сбегает — из особняка.
Семья, кажется, привыкла к подобному положению дел и почти не донимала расспросами. Со своей стороны Версо старался не действовать на нервы слишком сильно, и случаи, когда он исчезал ночами, были скорее исключением, чем правилом. А мягко уклоняться от вопросов он считал самой разумной тактикой. Отвечать на вопросы, не касающиеся никого, кроме Версо, не входило в консенсус, установленный между ним и остальной семьёй.
Тем более, ответы на них вряд ли кто-то оценил. Последние полгода Версо пропадает в месте, которое ему совсем в глазах отца и матери не подошло бы: в парке на окраине города. Вообще-то у него даже предлог благовидный, но и о нём Версо старается не упоминать и не выносить из комнаты лишний раз, храня сбоку от книжного шкафа в тёмном чехле. Первое — отец снова будет ворчать, что Версо тратит время не на то, что нужно. Второе — Версо не знал, что ему нравится больше: как постепенно покоряется альт или как Элен — его молодая миловидная учительница — терпеливо поправляет ему постановку рук. Версо осознавал, что никаких серьёзных перспектив у него ни в одном, ни в другом увлечении не будет, и потому посвящать в них семью не считал нужным. Но за последние месяцы в уроки игры на альте стали входить прогулки по набережной Сены, музеи и театры. Бывало, он попадал домой уже после полуночи, и тихо проходил в свою комнату, пользуясь тем, что скрипящие ступени на лестнице в холле он выучил ещё ребёнком. Тогда, в детстве, это помогало прятаться от Клеа, а теперь — лишний раз не привлекать к своему позднему возвращению внимание отца, который иногда засиживался в мастерской.
Так должно было произойти и сегодня. Сегодня вернуться незамеченным было особенно важно. Образы вечера были слишком яркими, заставляли губы непроизвольно растягиваться в улыбке, которую непросто было стереть с лица. Душный, пахнущий застарелым табаком зал кабаре — это было бы не самое приятное место, но только не сегодня. Ведь все взоры в нём были прикованы к Версо, и глубокий бархатный звук, текущий из-под смычка в его руке, заполнял помещение. И Элен тоже была там. У её ног сидел, нетерпеливо топчась передними лапами, Моноко и помахивал лохматым хвостом. Элен, как и многие, не устояла перед обаянием дурашливой морды пса. Поэтому Версо часто брал его с собой, и Моноко на уроках Элен стал чуть ли не боле важной составляющей, чем музыкальный инструмент.
Волнение, которое испытывал Версо из-за дебюта ещё пару часов назад, когда сердце колотилось так, будто он бежал со всех сил, теперь сменилось ощущением триумфа, пьянящим не меньше, чем коньяк. Моноко энергично семенил впереди по аллее, ведущей к входным дверям особняка, и иногда исчезал среди аккуратно постриженной живой изгороди. Версо плотнее запахивает лёгкое пальто, которое было призвано не только защитить от ночной прохлады, но и укрыть собой парадный костюм-тройку. Версо не хотел, чтобы его кто-то видел в необычном для времени и ситуации виде — здесь хватит и альта, который он нёс с собой в кейсе. Внезапно Моноко зашёлся лаем, который в ночной тишине зазвучал раскатами грома. До ступеней, ведущих на крыльцо особняка, остаётся десяток шагов, но Версо знает, что пёс, которого что-то встревожило, уже не вернётся сам. Версо приходится протиснуться между туями, которые выстроились живую изгородь. И он видит Алисию, которой уж совершенно точно не должно быть здесь в такое время.
Версо подходит ближе, Моноко спешит обратно к нему и лупит хвостом по ногам, словно понимает, как предупредил Версо, и страшно доволен собой. Несколько раз уже Версо замечал тёмные круги под глазами на бледном лице сестры. Вопрос, чем она занималась в те ночи, которые недосыпала, не сильно беспокоил Версо: ответ складывался в голове сам собой. Вдохновение — штука капризная, и всех членов семьи она посещала иногда в самое неожиданное время. Но сейчас у Версо появилось много вопросов к сестре. Он посмотрел вверх, где зияло открытое окно, а затем взгляд серых глаз вернулся к Алисии. Версо долг омолчит — то ли складывает одно с другим, пытаясь поверить, то ли доводит сестру до того, чтобы она, не выдержав этой паузы, сказала ещё что-то более абсурдное.
— Нет, — наконец раздался ответ. Версо старается не показать удивления, но у него в голове не укладывается, что сестра идёт на такой рискованный шаг, как тайный побег ночью со спуском по стеблям плюща. Ещё он зол, поэтому голос звучит непривычно резко. Но Версо знает, что читать морали Алисии — поступок не слишком умный, хотя картина того, как побеги, поднимающиеся по стене особняка, не выдерживают, и девочка летит вниз с высоты, в красках представляется ему. С тем, чтобы давить на Алисию, отлично справляется остальное семейство. Что-то подсказывает Версо, что важнее добиться от сестры ответа, что происходит, чем обрушивать на неё гнев и разочарование. — Чтобы ты могла предлагать такие сделки, мы должны быть в одинаковом положении. К сожалению для тебя, это не так.
Алисия почему-то куда хуже справлялась с тем, чтобы оправдывать ожидания семьи. Негодование Версо успокаивается быстро — лишь стоит ему представить, что ждёт сестру, если он её сдаст. Рушить её доверие Алисии не хочет: один неверный шаг — в сторону родителей и старшей сестры, которые редко пытались понять девочку-подростка, — и едва ли Версо сможет узнать от неё правду.
— Могу предложить тебе другую. Ты рассказываешь, куда собираешься и почему это дело стоит того, чтобы рисковать вывалиться из окна. А я... Я сделаю вид, что не видел тебя.
Версо внутренне настраивается на то, что ему придётся самому разделить ответственность с Алисией за то, во что бы она ни ввязалась, чтобы выполнить уговор. А возможно — взять её на себя целиком, вместо Ренуара и Алины. Но эта сделка была хотя бы честной и предполагала, что сестра признается в чём-то, что не готова так просто рассказывать.
— Только не ври. И, конечно же, ты никуда не идёшь. Ни сегодня, ни в любую другую ночь. Поэтому пошли домой?
| |
